Однако к вечеру дверь была навешена на новые шарниры.
Как-то повариха Нина заглянула в балок, где жил Складнев, и замерла от неожиданности. Повернув лицо к зеркалу, висевшему слева над кроватью, парень корчил дикие рожи. Девушка в испуге отпрянула.
«Псих, шизик», — решила она, но вспомнив, зачем сюда шла, вернулась в балок. Надо было наточить нож для мясорубки. Она его держала в потном кулачке. Нина просунула голову в дверной проем и громко закашляла. Владлен встретил ее такой задорной улыбкой, что у гостьи от ясного, зажигательного взгляда даже колотнулось сердце.
«Да он ли сейчас гримасничал перед зеркалом?» — усомнилась повариха.
Выслушав просьбу, Владлен взял из дрожащих пальцев Нины стальную вертушечку с квадратным отверстием в центре, пощупал тупые грани ножа.
— Бу сделано! За такую работенку потребую с общепита лишнюю котлету или добавочный гуляш… бесплатно.
— Владька, че ты сейчас перед моим приходом делал?
— Как че, улыбался.
— Перед зеркалом?.. Ты, случаем, на психе в Томске не лечился?
— А-а-а, подсмотрела! — не смутился Владлен. — Это я делаю массаж лица по известной системе академика Микулина. Знаешь такого?.. Стыдись! Великий конструктор авиадвигателей. Молодчага! Захотел старости под дых дать и дал. Опроверг грустную поговорку «старость не радость». Живи по сто системе, занимайся лечебной физкультурой, и дряхлость поборешь. Вот ты, наверно, огуречную кожуру прикладываешь к лицу, чтоб морщин не водилось? Кремы разные при меняешь, пудры? Че-пу-ха! Ты погримасничай минут пять-семь в день. Вспомни, как в школе рожи друг другу строили.
— Я не корчила — тихая была… да и училась мало — шесть лет.
— Что так?
— На работу пошла. Мама болела. Силы на ферме подорвала. Безотказная. Нынче таким особенно трудно. Я ей всегда помогала. То соломки телятам постелишь, то загородки побелишь. Халаты дояркам стирала, подойники мыла, фляги, полы скребла в телятнике. Я их, теляточек ушастеньких, страсть как люблю. Бывало, только иду, они уже начинают жалобно взмыкивать, обиды свои высказывают, просьбы. Так бы и расцеловала их всех в мордашки пупырчатые.
— Нин, лучше меня расцелуй. Ни одной пупырышки на роже.
— Ну тебя!.. Ты нож наточи поострее да побыстрее, надо успеть мясо перекрутить.
— Бу сделано!.. Нинок, ты про мою лицевую зарядку никому не говори. За дурачка посчитают.
Но в бригаде и без поварихи узнали о последователе микулинского учения. Однажды Пахомов сказал ему:
— Правильно делаешь, Владлен, себя на прокорм лени не отдаешь. Книгу об активном долголетии и я читал. Про бани русские и все такое прочее. Автор там приводит цитату из летописи мудрого Нестора. Дай бог памяти… Ага, вспомнил. Вот как летописец о наших предках-парильщиках высказался: «Возьмут ветвие (понимай: веники) и начнут ся бити… и облиются водою студеною и та ко живут…»
— И тако живут, — поддакнул дизелист, удивляясь цепкой памяти старшего товарища по буровому оружию.
— И неплохо жили, — согласился мастер. — Сейчас почему так сильно рекламируют спорт? Призывают бороться с леностью мышц? Люди сумели взнуздать машины, моторы, сами только покрикивают на них. Если работенка под руками имеется — к чему руками на физзарядке махать, пританцовывать на земле?!
— Че опять для Складнева нашел? — поняв хитрость Ивана Герасимовича, спросил здоровяк, уперев мускулистые руки в гладкие лоснящиеся бока.
Мастер понял, что под шумок можно заложить парню работенку покрепче.
— Проследил я — цемент как попало разгрузили.
Извлеки, братец, пользу: склади мешки аккуратно, прикрой.
— Извольте, сударь! Для блага буровой сделаю, — неожиданно быстро согласился Владлен.
Так постепенно крепла привязанность мастера к «полковнику технической службы».
Владлен прижимал ломиком плаху. Она даже не шелохнулась под резкими ударами острого топора.
— Будет у нас двухэтажная лежневка! — радовался Пахомов. — Заякорим ее — станет Обь облизываться, да не укусит. Я научен горьким опытом. Однажды Обь перехитрила меня, чуть не поломала мостки. Не догадался расчалки натянуть, старые траки вместо якорей бросить в нескольких местах. Беда сразу о всех промашках напомнит.
Волны у берега на миг-другой утихали, будто прислушиваясь к словам человека: что же о них говорят? Майский леденящий ветер, обретая новую прыть, взбугривал охряписто-серую массу, и она походила на грубую глиняную лепнину.
Бельевой веревкой провисла над конторкой антенна. От гудящего ветра не слышно было ее постоянного стенания. Повернувшись лицом в северную сторону, Пахомов уперся правой рукой в топорище, затяжно вздохнул. Такого углубленного в себя взгляда мне еще не удавалось подметить на лице мастера. Взгляд был отрешенный от мелких земных нужд, от буровой, лежневки, к которой все равно подберется мутная вода. Человек смотрел на широкоформатную Обь, на небесный припай у горизонта, не замечая того, что вокруг. Складнев задал мастеру вопрос, но ответа не получил. Да мастер, по-видимому, и не расслышал вопроса. Находят иногда на человека временная глухота и ослепление, их порождают тяжелые думы о чем-то.