Не крикнешь Васюгану: остановись, черт, куда прешь?! А хоть и крикнешь — не послушает. Кто его сейчас осадит, ужмет в берегах?
Что могли — спасали от наводнения. Не хватало техники, людей, могущих противостоять натиску по-пластунски ползущей воды.
Видя насупленное лицо, влажные глаза кладовщицы, грузчики утешали:
— Не горюй, Лия! Чего не случается средь болот. Ведь освоение края идет. Все, что надо списать, — спишут. И что не надо — спишут. Под шумок беды на убытки пойдет… Да-а-а, оконфузил нас Васюган, страшно оконфузил.
До конца июля конфузила людей петлястая таежная река.
Не Обмани Моих Надежд радовался разгулу стихии. Анекдотничал. Острил. Хохотал. Подтрунивал над кладовщицей:
— Теперь не расхлебаешься за унесенные водой миллионы! Васюган некрещеный. С него спроса нет. Задумалась чего? Думай не думай, а на твое личико тоже лягут морщины в клеточку. Был у нас в зоне мужичок раздумчивый. Все, бывало, ходит-ходит по камере. Я ему втолковываю: «Ираклий, вот чего ты, как маятник, мельтешишь, время в заблуждение вводишь? Думаешь, если ходишь по камере, то не сидишь?! Сидишь, как миленький. И срок твой от этого на убыль не идет. Судьбу еще никто не обхитрил…». Давай, Васюганище, поддай еще хорошенько! Пусть знают людишки, как без причала жить у реки.
Лия ненавистно посмотрела на болтуна.
— Неужели тебе не жалко унесенного добра?
— Жалко у пчелки бывает. Да гори все синеньким огоньком, тони все по горло — не вздохну, не охну. Река весенне-летний проминаж делает. Ей весело. Отчего мне грустить?!
— Сгинь с глаз моих! Плохо твою рожу подметкой опечатала.
— Не вводи мою душеньку во грех — не поминай старое. Позолоти лучше ручку. Погадаю — ждет, ли тебя второй брак.
Рабочие слушали-слушали и предложили с издевкой:
— Чего тебе лапу грязную золотить?! Сходи еще разок, посватайся к Лие. Без гадания узнаешь, что к чему.
— Стропаля-стропаля! — упрекнул говорун товарищей, — видать, застропила вас кладовщица крепко. Всегда ее сторону держите.
Тараним обские волны носом безустальной самоходки. Ночью идем под крупными звездами. С ними весело, охотно перемигиваются бакенные огни и зажженные по ритуалу ночи лампочки проходящих судов.
Дизель бодрствует. Не спится и мне в отведенной каюте. Встаю. Иду в рубку. Абрамцев выстаивает самую трудную капитанскую вахту — с полуночи до четырех часов утра. У штурвала стоит подтянутый, чисто выбритый, в отглаженной рубахе. Моей бессоннице рад. Просто сердечно советует:
— Не ложитесь до утра. Сон заодно со старостью действует. Спишь — стареешь шибче.
— Не слыхал о таком открытии.
— Точно говорю… — И тут же начал о другом — Вот я спервоначала думал: жизнь — простушка. Чего с ней деликатничать? Живи. Пой. Веселись. А начнет иногда судьба коленца выкидывать — тошно делается. Были годы — жил я только для брюха, для своего мещанского «я». Одевался с иголочки. Брючата, свитер, ботинки, дубленочка — все импортное… Но вот подкатил срок — душа моя тоже есть-пить запросила. Долгое время морил ее голодом. На пайке суровом держал. Пузо гладкое, душа гадкая… Повелел себе: стоп, Яшенька! Задний ход. Займись-ка собой, не оставляй свою божью душу в кювете… Пусть мои излучины жизни извилистые, неширокие, по я по ним порожняком идти не хочу… Ну занялся своей душой и чую: не могу с нею совладать. Хочу одно — делаю другое. А все оттого, что у всякого человека двойник есть. Каждый несет в себе себя и чужого. Чужак для других живет, показывает, чего в тебе на самом деле нет. Мы себе врать научились преотлично, другим — подавно. Тряхни каждого — такая окалина посыплется! Подличаем иногда, а себя уверяем в правоте. Мол, так и надо в жизни поступать. Совесть свою убаюкиваем, кутаем в разное тряпье.
Много еще на белом свете людишек, у кого душа черная и двойное дно имеет. Три навигации назад на пашем теплоходе сопровождающий ехал. Брюнет, аж на негра смахивает. Речист. Плечист. Фасонист. На нем был дорогущий костюм-тройка. По галстуку башня Эйфелева растянулась. Запонки массивные, в золоте, в камнях драгоценных — к каждой надо по охраннику ставить. Нарядился, распавлинился — даже стыдно за него. Если бы на эстраду собрался — ладно. А то ведь простой грузоохраниик. Груз, правда, в северный город везли дефицитный: растворимый кофе, цейлонский чай, колбасы копченые, шампанское, коньяк армянский. Были в трюме норковые, собольи и ондатровые шапки, дубленки и прочее добро, за которым охотников тьма.