На трубовозах, самосвалах кладовщице приходилось «летать» над ухабами. Подбрасывало высоко, кидало из стороны в — сторону. Лия умела водить легковую машину. Не раз хотелось взять в руки «настоящую баранку», испытать себя на «марсианской» дороге. Однажды хозяин трубовоза предложил:
— Садись. Испытай вкус шоферского хлеба.
За баранку держалась цепко, как при аварии. Не вовремя прибавляла газ. Не вовремя тормозила. Впереди расстилалась дороженька, колеса успели набить ей «крупных шишек». А рослая Лия набивала в кабине головой шишки поменьше.
Ехала как-то на «Татре» пассажиркой. За рулем мужик предпенсионного возраста. Только проехали мимо Мертвого озера, оставленного слева дороги, у водителя омертвела спина. Проснулся застарелый радикулит. Успел повернуть самосвал с глинопорошком к правой кромке дороги, освободить путь. Нажал на тормоз.
— Все! Шабаш! Надо трос готовить. На прицеп возьмут.
— Зачем на прицеп? Я поведу машину.
— Ты? «Татру»?!
Бочком-бочком шофер переполз кое-как вправо. Лия «врубила» скорость, отлично привела «Татру» к медпункту. Отвезла на склад глинопорошок.
Нападали на Лию минуты знобящей тоски. Уходила подальше от причала, шумоты, садилась на берегу Васюгана. Вспомнились грубые, обидные слова Якова: «В тебе похоть подает свой звериный рык». «Врешь! Не подает! — говорила она громко уходящим струям реки. — Многие тут мылятся, да бриться не приходится…». Долго глядела на речную заверть, где бойкая вода крутила пену и сор, размышляла: «Знаю, расслабевают от одиночества женщины. Не каменные. Время упустить не хотят. Осуди их попробуй… После смерти мать-земля всех в правах уравняет. Из материнской утробы выходим, в общую земную утробушку ложимся. Жизнь — шаг. Как его правильно сделать?»
Нетерпеливо ждала прихода абрамцевской самоходки-теплоходки. Готовилась поговорить с бывшим мужем начистоту-напрямоту. Выстраивала в готовые предложения горячие, убедительные слова. Но при виде Якова порывистый голос сердца обращался в немоту губ.
Она била, терзала, мучила Якова стойким молчанием. Такая расчетливая казнь бесила капитана. Теперь он жил с Лией как бы на разных берегах. Не находилось перевозчика, чтобы доставить их друг к другу через разлив тревожащих чувств.
В речном училище курсанты изловили воришку — шарился на вешалке по чужим карманам. Бить не стали. Отвели подальше, «покормили» черноземом: «Кушай, голубчик, землицу, пока не научишься, как на ней жить». Теперь Якову, словно тоже кто-то толкал в рот липкую, проточенную червями землю и, прихохатывая, вытверживал:» «Пожуй, Яшенька, поожуй, голубчик, поучись жить».
В поселке за Лией ухаживали многие парни. Там, у Томи-реки, было их поле боя за красивую девчонку. Не пересчитать у ребят всех подглазных «фонарей», зажженных на улицах детства и юности в честь красавицы Лии. Шли годы. Оставалось меньше соперников. Уходили в армию. Переезжали с семьей в большой город.
И вот осталось два упрямца: Яшка Абрамцев и киномеханик Гаврилка Пупов. Работник клуба превосходил силенкой, красотой, но девушка чаще засматривалась на балбеса Яшу. Она не раз говорила подругам: «Будет свататься Гаврилка — не пойду за него. Лия Пупова — срам какой!»
Любовные баталии парней зашли далеко: вызвали друг друга на ружейную дуэль. Решили стреляться, стоя в обласках на расстоянии сорока метров. Отмерили на берегу рулеткой роковые метры. Спихнули долбушки на воду. Выплыли на середину реки. Расчет был прост: с зарядом дроби в теле кто-то из двоих кувыркнется в Томь. Утонул, да и все. Мало ли случайностей на воде.
Уже чешуйчато посверкивала шуга.
Яков ждал: Гаврилка струсит, запросит мира. Но он, чертенок, готовился к дуэли, как к последней неизбежной операции на пути к сердцу любимой девушки. Долго чистил ружейный ствол. Без плутовства отмерил при Якове положенную порцию дроби, засыпал в патрон, крепко запыжил.
«Дурачина! Неужели он впрямь решил меня продырявить? — раздумывал Яша. — Сказать или нет, что я буду стрелять в воздух? Лучше промолчу. Скажу — подумает: струсил, осмеет перед всеми…».
Нарушая условия дуэли, решили обойтись без секундантов. Гаврилкины ноздри хищно раздувались. Яша старался не смотреть на соперника. Явилась запоздалая мысль: «Надо было письмо оставить. Не думал, что дело зайдет так далеко».
Стояли наизготовку с поднятыми стволами. Киномеханик Пупов не своим голосом прогорланил над водой:
— Отступишься от Лийки?! Последний раз спрашиваю.
— Ни за что!
У правого уха Якова раздался легкий свист, словно пропела синица, а потом больно клюнула в шею. Дуэлянт потрогал шею: подушечки пальцев окрасились кровью. Первый взаправдашний выстрел, выпавший по жеребьевке Гаврилке Пупову, умирал в коротком эхе. Вот и эхо оборвалось. Молодую жизнь Яши выстрел не оборвал. Он, точно родившись заново, хлебнул первый глубокий глоток морозного воздуха.