Громкая слава идет о комплексной бригаде слесарей-монтажников, руководимой Владимиром Кузьмичом Огийко. Его награды — орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени — дань признания трудовых побед, достигнутых бригадой по обустройству нефтяных месторождений.
Буровики производственного объединения «Томскнефть» упорно и уверенно идут к стотысячному рубежу годовой проходки скважин. Эта глубина, которую можно смело назвать высотой труда, тоже будет преодолена.
Киношники торопились. До обеда они успели заснять работу операторов по капитальному ремонту скважин, вышкомонтажников. Вертолет доставил их в поселок лесорубов: там проживал известный охотник— промысловик Спиридоний Терентьевич Сухушин. Спешили к нему: известный соболятник возвратился на денек из своих охотничьих угодий помыться в бане, пополнить запасы продуктов и провианта. «Буран» стоял около крыльца весь запорошенный снегом. На широкой лыжине сидела синица и проворно клевала найденную где-то крошку мяса.
Съемочная группа зашла в избу промысловика. Над тусклым зеркалом — широченные с отвилинами лосиные рога. Слева на гобелене именное двуствольное ружье, подаренное за выполнение двух сезонных планов по пушнине.
— Вы Сухушин? — спросил хозяина сухопарый, с длинной красной шеей и острым подвижным кадыком кинооператор.
— Я Сухушин, — ответил растерянно Спиридоний Терентьевич.
— Мы будем вас снимать.
— Откуда? — с ухмылкой спросил промысловик.
— Не откуда — а куда. На экран… Эх, ружьецо какое! — восхитился оператор и щелкнул длинным пальцем по вороненым стволам.
— Памятное ружьецо, — поддакнул охотник. — Вручили мне его за большую пушнину. Получал — попросили слово сказать. Говорю: «Спасибо за подарок, товарищи. В следующий охотничий сезон даю слово промышлять лучше, чтобы пулеметом наградили…».
Рассмеялись все, кроме молодой женщины из съемочной группы: она, загипнотизированная лосиными рогами, не уяснила сути рассказанной шутки.
Хозяин предложил гостям сесть.
— Где же я вам столько пар лыж найду? — озабоченно спросил Спиридоний Терентьевич. — В тайгу ведь пойдем, к моей избушке. А впрочем, я вас на снегоходе отвезу: сзади нарты — и порядок.
— Рады бы к вам в избушку съездить, да времени в обрез, — успокоил кинооператор. — Будем снимать за поселком. Шкура соболя дома найдется?
— Как не быть.
— Вот и отлично. Сделайте быстренько чучело… ну, ватой набейте, пуговки вместо глаз… и на ветку… Вы подходите на лыжах с собакой, стреляете… соболь к ногам. Вот и весь сюжет.
— Никогда по ватным соболям стрелять не приходилось. Ну раз для искусства надо — можно и такого смастерить… Маруся, — обратился он к жене, — напойка гостей чайком с медом, потом ваты из старой фуфайки надергай.
Через час Сухушин вышагивал впереди съемочной группы, неся под мышкой набитую ватой шкурку. Насаженный на медную проволоку соболий хвост вилял за согнутой рукой охотника. Взятые из бус жены два «настоящих глаза» зорко следили за накатанной дорогой, за высокими, ослепительно белыми сугробами. Оператор передал кинокамеру ассистенту, а сам нес на плечо широкие, подбитые камусом охотничьи лыжи.
Соболя посадили на сосну по всем правилам: любопытный зверек, распушив хвост, зорко глядел на сухушинскую собаку, которая не собиралась его облаивать.
— Усь, Грач, усь! — подбадривал кобеля хозяин, но лайка не понимала, что от нее хотят, не играла роль «для искусства». Грач отбежал к пеньку и без всякого конфуза поднял заднюю правую ногу. Выражение умных сургучных глаз говорило: «Ваша затея не для меня». Пес взвизгнул и слегка потявкал после того, как оператор больно потрепал его за ушами.
— Стреляйте, Терентий Спиридоныч, — перепутав имя и отчество соболятника, выкрикнул оператор, и камера застрекотала возле его виска.
Сухушин поднял тозовку, по привычке прицелился в соболий глаз, да вспомнил предостережение жены: бусину мою не пореши. «А ведь верно… жалко… хорошая бусина, под жемчуг». Но было поздно: сработал инстинкт — яркое соболье око разлетелось вдребезги. Сраженный метким выстрелом соболь упал с ветки и весь хвост, насаженный на медный каркас, утонул в рыхлом сугробе. Дважды убитый зверек воткнулся в снег стоймя. Он стоял, как вылезший из норки суслик, жалостливо подогнув передние сморщенные лапки. Теперь Грач не мог пережить собачьего волнения и азарта. Он налетел на ватного истуканчика, вдавил в рыхлый снег и победно лег на меховую бутафорию шерстистым брюхом. Камера трещала вовсю. Довольный кинооператор сглотнул скопившуюся во рту слюну.