— Почему ты молчишь? — рассердился тогда Ярослав. — На вопросы мои не отвечаешь?
— Ты разве их задаешь?
Буровик любил покрасоваться. Скажет слово — долго не закрывает рот: смотрите — какие белые зубы. Я своими похвастаться не мог. На них желтый налет, словно в царапины на эмали въелась ржавчина.
— Ярослав, ты северянин? Долго дырки в земле сверлишь?.. Натыкаетесь на что-нибудь?
— Скажи, Серега, честно: ведь ты ищешь работу?
— Угадал. Коплю сразу на «Волгу», кооперативную квартиру и на жену. Отхвачу какую-нибудь кандидатшу паук нестарую. Триста рэ в месяц — не мал золотник… Шучу, борода.
— Сергей! Дубина! Неужели ты веришь в любовь?
— Верю не верю — не твоя забота. Любовь — вещь неосязаемая. Она в груди и имеет форму сердца… Каждому она дана. Слышишь ты, борода, каждому. Ухвати! Без любви человек нищий… О чем мы с тобой толкуем? Ведь ты не понимаешь меня… Послушай, зачем ты торчишь в порту?
— В Пензу лечу. Северу ручкой делаю. Прощаюсь с ним.
— Вот те раз! А зовешь в свою бригаду. Сейчас порву твою записку к какому-то Сейфуллину. Сам устроюсь, если захочу.
Прилетел — пурги не было. Теперь за окнами колобродил такой ветрище, просто — ах! Интересно было видеть такое ожесточение ветра и снега. Рая, я уважаю любую силу, пусть в человеке или природе. Помнится, сказал я тогда Ярославу: «Тебя сегодня не унесут крылья». Экспромт ему выдал:
— Борода, — сказал я беглецу с Севера, — мне сегодня же надо попасть в Таежное. Сколько до него километров? Всего-то восемь?! Вот здорово! Поставь меня лицом к нему, только точно до градуса. Не бойся, не заблужусь. Или пойду сейчас шофера какого-нибудь уговорю. Суну в лапы четвертак — баранку в бараний рог согнет.
Ярослав поинтересовался:
У тебя в Таежном родия или любовь?
— Угадал. Иду к девушке. Дурак был, поссорился когда-то с ней… уехала… вот теперь расхлебываюсь за глупость… Нет, больше ни слова не скажу…
Борода тоже проговорился: уезжал с Севера из-за женщины. Не знаю, может, и верно поступал. Ведь есть женщины, от которых надо бежать без оглядки. Я сначала хотел рассказать буровику о своей любви, о сложностях наших отношений. Но не стал открывать душу.
— Где же, Сережа, сейчас твоя любовь?
— Там же — в Таежном. Напрасно летел к ней… Спросил шофера, который вез меня в поселок: знает ли он Нину Королеву? Он округлил голубые глаза: «Как же Нинку. не знать?! Мой братень на ней женат. Только теперь она Евстигнеева».
— Давно ли свадьбу сыграли?
— Не очень. Голова еще толком в поправку не вошла.
— Слушай, браток, — сказал я тогда шоферу, — поворачивай оглобли… я бумажник забыл в гостинице…
— Мочи нет жить неподалеку от Нины… жить и мучиться…
— Уезжал бы к своим яблокам в Мичуринск.
— Нельзя. Мечтал на стройке большой поработать… Любовь потерял, нефтепровод оставлю — совсем тошно жить будет. Подожду, может, рассосется в груди… Возьму вот с тобой с тоски задружу.
— С тоски, Сереженька, не надо. Заболею еще я от тебя тоской, кто вылечит от такой напасти?!
Они поднялись с валежины, пошли к городку, не слыша ни крика кедровок, ни гудения антенны, ни порывов ветра, шумящего в кронах. Углубленный каждый в себя, может быть, думая друг о друге, они медленно проходили по узкой песчаной дорожке. Перед балком Сергей тронул девушку за плечо, попросил:
— Ты не рассказывай никому… ведь тебе первой поведал…
Собирает бабушка на берегу Пасола травку с желтыми цветочками, похожую на зверобой. Срежет ножичком и в матерчатый белый мешочек складывает.
Спрашиваю:
— От какой болезни травушка?
Поправила снежок волос под простеньким платком в горошек, посмотрела испытующе. Дескать, можно ли тайну доверить незнакомому человеку? Промолчала.
Сорвал несколько трудноломких цветоножек, подаю скрытнице. Отмякла взглядом, произнесла почти шепотом:
— От сглазу травка… душелюбка называется.