— Можно, я вас девчонкам как мужа своего представлю?
— Зачем?
— Нуу… для сенсации. Девки в обморок упадут!
— Обязательно упадут, подсчитав в уме разницу наших лет.
— Нет, не то. Сейчас модно за «старичков» выходить. Просто мы их ошарашим известием.
В Марине еще не перебродили курортные шалости.
Был поздний вечер. Во многих окнах горел свет. Не спали и в двадцать восьмой комнате. «Жена» постучала.
— Дево-о-очки-и! Ау!
За дверью — радостный визг. Подруги стиснули путешественницу в коридоре, не обращая на меня никакого внимания.
— Ну будет, будет лизаться! — остановила она девчонок. Взяв меня за руку, ввела в комнату.
— Знакомьтесь: мой муж! Прошу его не любить — я ревнива, — но жаловать! — объявила громко курортница, когда я поставил тяжелый кожаный чемодан возле встроенного шкафа.
Все, кроме радости, выразили девичьи лица: недоумение, растерянность, огорчение, иронию, недоверие. Они, наверно, приняли меня за носильщика, которому их подруга дала заранее на магарыч.
Сенсации не получилось. Никто не упал в обморок: нервы у северянок оказались крепкими.
— Дуры! Не верите, что ли?! — подогревала их души Марина. — Все! Распрощаюсь с общагой. В Сочи жить будем…
— Без тебя насосы захандрили, — виновато проговорила простоволосая подруга, машинально разглаживая голубенькую шелковую скатерть на столе.
— Ах вы, уродки! Довели их до ручки! Что с ними?!
В голосе слышался неподдельный испуг, осуждение «уродок», точно речь шла о ее родных детях, попавших в беду.
Я, хорошо сыгравший роль носильщика, но плохо играющий роль мужа, сидел на стуле, долго слушал «технический отчет» о водяных насосах. Ждал окончания спектакля, начатого и забытого «капитаншей» насосной станции.
У штукатура-маляра Ирины Голубевой сегодня меланхолическое настроение. Неторопливо водила она терочкой по известково-песчаному раствору, нанесенному на стену. В такт тихой работе пела:
Мастер, наблюдающий за тихоней, хотел отчитать ее гневливо, да передумал. Вспомнил о своей воспитательной роли, успокоил учащенно бьющееся сердце. Подошел к отделочнице.
— Поешь?
— Пою.
— Какое сегодня число?
— Тридцатое.
— Какой у нас объект?
— Пусковой.
— Так будешь трудиться, Ира, свою судьбу долго искать придется. Чародейка-девушка, а зачем грустное ноешь? Смени пластинку. Ты в начале месяца можешь себе такую тягучую песню позволить. Дай-ка терочку.
Принялся быстро и ловко производить затирку раствора. Согласуясь с темпом отделки, запел:
Или сегодня вот эту песню можешь петь:
Ирина отвернулась, прыснула со смеху.
— Повеселела?
— Ага.
— Оказывается, могу работать в службе веселого настроения.
— Вполне. У нас всегда так: конец месяца — и начинается погоня, будто объект малярия болотная трясет.
Заработала быстрее, замазывая тощие ребра дранки.
Довольный уроком мастер ушел в «погоню» за другими объектами.
Через минуту терочка снова лениво елозила по стене. В пустой гулкой комнате раздавалось:
На улице во всеуслышание заявляла о себе напористая васюганская весна — виновница грустного настроения Ирины.
Недавно демобилизованный ефрейтор Григорий Степаненко служил в десантных войсках. Приехал по комсомольской путевке осваивать богатства Васюганья. Сказать про него «верзила» нельзя. Высокий, но весь такой складный, подобранный. Силу в работе проявляет умно, расчетливо, без пустых лишних движений. Надо перенести баллон с кислородом — товарища звать не будет: взвалит на плечо и не крякнет. Шаги крупные, метровые, особенно когда спешит в столовую занимать очередь на обед. Неплохой рассказчик. Бурлит в нем еще армейская жизнь, свежи воспоминания.
— Был у нас в роте Ваня-Небоскреб. Ростом два ноль пять. Плечи хоть рулеткой мерь. Из сибирской староверческой семьи: крестился двухпудовкой, так гиря широко вокруг груди летала. «Газик» мог на бок положить. Мы говорили силачу: «Ваня, в любой организации, где будешь работать на гражданке, требуй смело трехкратную зарплату». Дружил он с парнем смоленским, знающим много фокусов. Особенно ловко узлы развязывал. Свяжут за спиной руки ремнем или веревкой, скоренько от пут освободится. Ваня ему раз и предлагает: