Сильный стукъ въ ворота разбудилъ задремавшую было Ѳедотьевну. Она быстро поднялась на постели и прислушалась. Стукъ повторился… Залаялъ «Черкесъ»…
— «Ужъ не Захарычъ ли»? — обрадовалась Ѳедотьевна, но въ слѣдующую минуту 2 выстрѣла, раздавшіеся одинъ за другимъ, убѣдили ее, что стучалъ не Захарычъ. Ѳедотьевна соскочила съ кровати, подбѣжала къ Васютѣ и, тормоша ее, зашептала:
— Васюта, вставай скорѣй, большевики пришли!..
Васюта открыла глаза, полежала немного безъ движенія, потомъ встала и торопливо стала одѣваться. «Черкесъ» пересталъ лаять и съ тихимъ воемъ забился подъ амбаръ… На мгновенье все стихло. На дворѣ опять забарабанили по воротамъ и рѣзкій голосъ крикнулъ:
— Хозяинъ, чертъ бы тебя подралъ! Открой ворота!..
— Что дѣлать? — всплеснула руками Ѳедотьевна, — Матерь Божія, Царица Небесная!..
— Погоди, мамаша… Я пойду отопру ворота, — рѣшительно сказала Васюта и направилась было къ дверямъ…
— Нѣтъ! — бросилась къ дочери Ѳедотьевна. — Ты, Васюта, схоронись лучше… А я, старая, пойду… Богъ дастъ, мнѣ-то они ничего дурного не сдѣлаютъ…
Съ этими словами старушка быстро вышла во дворъ. Васюта слыхала, какъ кто-то ругался и кричалъ на мать, какъ мать что-то говорила въ отвѣтъ, — и не могла двинуться съ мѣста… Сначала хотѣла бѣжать, но почему-то осталась въ комнатѣ. Она догадалась, что на крыльцо поднялось нѣсколько человѣкъ, повидимому тяжелыхъ и рослыхъ — такъ сильно скрипѣли подъ ними доски, — а черезъ минуту, при свѣтѣ зажженной матерью «маслёнки», — увидѣла впервые тѣхъ, кого знала только по разсказамъ отца…
— А-а… Да тутъ и барышня! — сказалъ одинъ изъ вошедшихъ. — Чего же ты, старуха, говорила, что ты одна?
— Вотъ, значитъ, и подводчикъ есть, — засмѣялся другой. — Такъ и запишемъ…
— Ну, — обратился къ Ѳедотьевнѣ первый, очевидно старшій. — А гдѣ же хозяинъ? Къ кадетамъ, смотри, ушелъ?
— Не знаю я ничего, — сказала Ѳедотьевна. — Мужа моего съ недѣлю какъ нѣту дома… Уѣхалъ въ станицу и доси не ворочался…
— Ну, ладно… Чортъ съ нимъ… А лошади есть?
— Есть.
— Сколько?
— Три…
— А повозка?
— И повозка есть…
— Пойди, — обратился старшій къ одному изъ «товарищей», — и прикажи ребятамъ запрягать повозку парой лошадей… Когда запрягуть — пусть скажутъ… Гдѣ хомуты-то? — спросилъ онъ Ѳедотьевну…
— Въ амбарѣ… Вотъ, ключъ… — Ѳедотьевна сняла съ гвоздика ключъ и подала его старшему… Тотъ передалъ его товарищамъ, и всѣ они сейчасъ же вышли во дворъ.
Ѳедотьевна подошла къ Васютѣ, обняла ее и сказала:
— Пускай все заберутъ, лишь бы тебя не трогали…
Минутъ черезъ 20 передъ крыльцомъ стояла бричка, запряженная парой лошадей и нагружанная почти до-верху мѣшками съ пшеницей… «Товарищи» курили папиросы и шутили. Старшій же и еще 2-е вошли въ домъ…
— Ну, красавица, одѣвайся, — обратился одинъ изъ нихъ прямо къ Васютѣ… — Ты довезешь пшеницу до станицы….
— Она больная! — сказала Ѳедотьевна.
— Цыцъ! — крикнулъ старшій. — Сами знаемъ… одѣвайся живѣй! — приказалъ онъ грубо Васютѣ.
Васюта неторопливо одѣлась. Она дрожала и боялась бы не заплакать…
— Ой, горюшко мое, Васюточка, дѣточка, родная! — заголосила вдругъ во весь голосъ Ѳедотьевна. — Загубятъ они тебя, окаянные… Завезутъ далеко отъ меня и не буду я знать, что съ тобою.
«Товарищамъ» стало не по себѣ.
— Ну, будетъ, будетъ, бабка, — примирительнымъ тономъ сказалъ старшій. — Никто твою дочь губить не-будетъ. Довезетъ она хлѣбъ до станицы и вернется.
— Брешете, окаянные, брешете, ироды! — истерично вскрикнула Ѳедотьевна и какъ снопъ повалилась на полъ.
Черезъ минуту подвода, управляемая плачущей Васютой, выѣхала со двора. Въ комнатѣ, гдѣ лежала разбитая параличемъ Ѳедотьевна, нещадно чадила «маслёнка»… Въ выбитое стекло врывалась струя свѣжаго ночного воздуха… Въ углу за печкой «затурчалъ» неугомонный сверчокъ… Громко и ожесточенно залаялъ въ пустой слѣдъ «Черкесъ», выползшій послѣ ухода большевиковъ изъ-подъ амбара…
III
Большевики отступали. Отступали они поспѣшно, небольшими группами, причемъ каждая группа при отступленіи была предоставлена самой себѣ… «Комиссары», еще за день до рѣшительнаго пораженія своей «гвардіи», усѣлись въ автомобили или «реквизированные» (вѣрнѣй — награбленные) экипажи, сдѣлали необходимыя распоряженія своимъ замѣстителямъ и скорехонько уѣхали «въ штабъ арміи», куда ихъ «экстренно-вызывалъ «товарищъ-главковерхъ», якобы на какое-то «чрезвычайное военное совѣщаніе». Понятно, конечно, что «доблестная красная гвардія» не смогла устоять противъ напора казаковъ и покатилась назадъ— да такъ быстро, что казаки не успѣвали нагонятьее… «Отступала» вмѣстѣ съ красноармейскимъ обозомъ и знакомая намъ дѣвушка — Васюта Родимова. Вотъ уже вторая недѣля пошла, какъ она правитъ въ обозѣ парой родительскихъ коней и ждетъ не дождется когда, наконецъ, казаки освободятъ ее изъ проклятаго плѣна. Сколько пришлось пережить бѣдной Васютѣ за эту недѣлю невольной службы у красныхъ!.. По пріѣздѣ въ станицу ей, перво-наперво, пришлось долго дожидаться, когда «товарищи» разгрузятъ ея бричку. Она попыталась было отпроситься домой, но красногвардеецъ, къ которому она обратилась съ вопросомъ: можно ли ѣхать на хуторъ, — удивленно взглянулъ на нее и сказалъ: