– Хм…
Вожников не знал, что и ответить – ну, выведет, скорее всего, примерно-то дорогу знал.
– Может – Белоозеро все же?
– Так я про то и говорю. В Орду ж мы с Борисовичами не пойдем, уж дальше-то они сами.
В Орду…
Молодой человек помотал головой, словно отгоняя нахлынувшие нехорошие мысли:
– А ты, Антип, куда все меня зовешь-то?
Чугреев осторожно обернулся на допивавших баклажку Борисовичей:
– Опосля поговорим, ага? Не для лишних ушей это дело – для наших с тобой токмо.
– Опосля так опосля, – кивнул Егор.
– Скоро пурга, однако, – опасливо посмотрев в быстро затягивающееся тучами небо, Антип сплюнул в снег. – Надо бы в лес свернуть, а, господа мои?
– К лесу – так к лесу, – кивнул Данило Борисович, а его старший братец без лишних слов повернул лыжи к берегу.
Идти стало труднее – цеплялся за ноги густой подлесок, колючие еловые лапы царапали руки и лицо, словно бы не пускали куда-то. Небо над могучими соснами и елями клубилось плотными серыми облаками. На глазах становясь ощутимо низким, оно словно бы наваливалось на землю, облепляя все вокруг, как выброшенный из тарелки прокисший кисель. Все зверье в лесу куда-то попряталось, даже птицы с ветки на ветку не перепархивали, то ли люди их испугали, то ли предстоящая непогодь.
Путники уже начали присматривать удобное для остановки место – под какой-нибудь раскидистой елью, как вдруг задул верховой ветер, раскачал вершины деревьев, погнал по небу облака – вот уже и появились лазурные разрывы, и – пока только на миг – проглянуло солнышко.
– А, кажись, пронесет! – Иван Борисович с довольной улыбкой перекрестился. – Слава те, Господи!
И в самом деле, окружающая обстановка начинала потихоньку радовать – ветер разогнал тучи, заголубело небо, засверкало над лесом солнце. Можно было спокойно продолжать путь.
Поразмыслив, беглецы решили выйти к реке с другой стороны, за излучиной, таким образом, срезав, по прикидкам Егора, километра три, а то и больше. Сговорились, ухмыльнулись друг другу – пошли.
Лес вдруг стал редеть, и лыжи заскользили куда веселее. Вскоре четверка оказалась на большой поляне, в конце которой чернел частокол. Деревня!
– Обойдем? – опасливо обернулся Чугреев.
Иван Тугой Лук хмыкнул:
– Думаю, там нет никого. Ни дымов не видать, ни людей, даже собак не слышно. Да и местные-то охотники нас давно бы заметили.
– Да уж, это точно. Брошенная деревенька-то, – согласился Данило. – Зайдем – чего кривулями плутать зря? Может, соль там сыщем или… если вдруг снова непогодь – заночуем.
– Инда так и поступим. – Иван Борисович махнул рукой: – Пошли, парни.
Валялись в снегу сорванные с петель ворота, и, как только лыжники миновали их, явственно запахло гарью. Пять засыпанных снегом по крыши изб – большая деревня! – амбары… ага, вот они и горели-то! Пепел ище!
Направляясь следом за Борисовичами к самой большой избе, Вожников вдруг зацепился лыжей о какое-то бревно.
Наклонился…
– Господи!
Не бревно это было, а труп! Труп пронзенного стрелой мужчины.
Боже! Боже! Опять эти стрелы, армяки, копья…
– Дня три назад убили, – со знанием дела определил Антип.
– А вон еще мертвяк, – Данило Борисович указал на крыльцо, на ступеньках которого тоже валялся припорошенный снегом труп, только этот не был поражен стрелою. Несчастного просто зарезали… Нет!!! Зарубили мечом… или секирой.
– Мечом, – снова пояснил Чугреев. – Вона, удар-то чрез ребро прямо в сердце. Хорошо били, умело. А вот того, глянь, Егорша – секирою.
Молодой человек обернулся… и его чуть не вырвало от одного вида разрубленной надвое головы!
Господи… значит, все так и есть… Уж точно – средневековье!
Подошедший сзади Иван Тугой Лук хлопнул Вожникова по плечу:
– Ну, че встал, паря? Пойдем, глянем.
Проникающий через распахнутую дверь свет падал на скудную обстановку избы. Сложенный из камней очаг, стол с лавками… Нехитрая домашняя утварь: глиняные горшки, деревянные миски, кадушки. В углу стояла рогатина.
Егор и хотел бы, конечно, увидеть хоть какой-нибудь прикнопленный к стеночке календарь с голыми девками, однако в душе понимал уже, что совершенно напрасно надеется…
– Эвон, под лавкой-то!
Иван Борисович наклонился и вытащил из-под лавки… мертвого ребенка! Опять же зарубленного – из залитой коричневой запекшейся кровью груди торчали белые ребра…
Вожников вроде бы никогда не был хлюпиком, но тут не выдержал, и, выбежав на двор, завернул за угол, закряхтел – его вырвало.