Если бы я пошёл в деревню и попросил этих добрых людей о помощи, то наверняка бы получил миску щей и кусок хлеба. Но меня взял страх, что в деревне могли обитать люди, якшающиеся с ушкуйниками. За последние дни я уже два раза чудом спасся от смерти. Третий раз, скорее всего так не повезёт. Пока разбойники считают меня покоящимся на дне Волги — я в безопасности.
По этой причине я решился на дурной поступок. Воровать грешно, особенно у людей, добывающих хлеб насущный тяжким трудом. Но в данной ситуации у меня не было другого выхода.
Я увидел девочку с хворостинкой, гнавшую к реке гусей. У меня в голове сразу созрел план. Я сделал из ремня пращу, вымазался с ног до головы грязью и стал ползком подбираться к гусям.
Птицы почуяли меня, загалдели и, приняв угрожающую позу, стали наступать.
— Да чо это с вами!? — воскликнула девочка. — А ну, геть назад!
Она принялась хлестать их прутиком. Птицы недовольно гоготали, но слушались.
Я вскочил в полный рост, раскрутил пращу и метнул камень в ближайшего гуся. Тот замертво упал на землю, а девочка застыла на месте от удивления и испуга.
Я подбежал к гусю, схватил его за шею и бросился наутёк. Девочка, придя, наконец, в себя, дико завизжала.
Из изб повыскакивали бабы. Я услышал, как маленькая пастушка что-то быстро тараторит. Оглянулся назад:
— Чёрт! Чёрт! — закричала девочка, указывая на меня. — Он Михеича стырил! — Михеичем наверное, был покойный гусь.
Бабы заохали, залопотали. В их руках как по волшебству появились вилы, и они бросились за мной в погоню.
«Ох, не приведи господь попасться им в руки» — подумал я: «Такие, как пить дать, наделают дырок».
Бегал я быстро, поэтому без труда оторвался от преследования. Укрылся в прибрежных камышах. Погоня кряхтя и ругаясь на чём свет стоит, пронеслась мимо.
Я выбрался из своего убежища, прихватил спрятанную одежду и направился в деревню. В одной из изб я застал грудного ребёнка в колыбельке и древнего старика с длинной бородой. Увидев меня, он выпучил глаза, забормотал:
— Изыди нечистый! — и полез под лавку.
Я схватил лежавшее на печке огниво, взял немного соли и хлеба и побежал в лес. Поев и выспавшись, я, как мог, привёл в порядок одежду и вышел на дорогу. Нужно было вернуться в Казань и, во что бы то не стало, отобрать у разбойников мои бумаги.
Но попасть в город после захода солнца было непросто. Ворота закрыли, улицы перегородили рогатками, и у каждой стояли солдаты. Я уже собирался заночевать в поле, но тут увидел нарядную карету, спешившую в город. «Эту-то точно пропустят» — подумал я и, прыгнув на козлы, пристроился среди пожиток богатого путешественника.
Карету остановили у рогаток. Караульный потребовал пропуск. Кучер нагнулся и передал ему бумагу. Солдат повертел её в руках и передал вышедшему из будки прапорщику. Тот поднёс бумагу к фонарю, прочитал, вытянулся по струнке и произнёс:
— Извольте проезжать. Эй, Афонька, дурень ты этакий, поднимай шлахбауму.
Солдат поспешил исполнить распоряжение.
— Трогай! — крикнул кучер.
Лошади понесли карету по пустынным улицам Казани. Миновав слободы, она въехала в ворота деревянных стен посада и остановилась возле одной из башен, покосившейся от времени, с дверью висевшей на единственной ржавой петле и прохудившейся крышей. Из бойниц на нижних этажах пробивался мерцающий свет.
И вдруг я услышал голос, от которого у меня затряслись поджилки.
— Ну, привет, привет, старый боевой товарищ, — сказал помещик Филин выбравшемуся из кареты грузному человеку, лица которого я во тьме не разглядел. — Оставь кучера стеречь свою колымагу. Разбойников полна Казань. Враз уведут.
— Сомневаюсь, чтобы кто-то из местных шпыней рискнёт угнать карету стоящую рядом с твоим логовом.
— Не стоит быть слишком самонадеянным. Я был, и теперь, видишь, с проломленной черепушкой хожу, — он указал на повязку на голове. — Хорошо, что сейчас хоть хожу, а то ещё недавно без чувств валялся и бредил. Меня Дунька-разбойница выхаживала.
— Кто ж это тебя так.
— Твоя бумажная крыса.
— Кондратьев что ли, — в голосе неизвестного человека было столько неподдельного изумления, что я не на шутку возгордился собой.
— Он самый. Ты говорил — никчёмный человечишка, бумажная крыса. Крысы, знаешь ли, больно кусаются. А никчемного человечишку Девиер на такое дело не пошлёт. Этот твой Кондратьев только с виду был дурак дурачком. А так хитёр пуще самого дьявола.