Когда я вошёл в приёмную, воевода Бахметьев что-то быстро писал в толстой кожаной тетради. Закончив, он поднял на меня суровые глаза и сидевший сбоку подьячий с красным носом, злобно шикнул:
— Кланяйся в ноги, тупица.
В ноги я кланяться не стал. Государь Пётр Алексеевич сей обычай упразднил, заменив его правилами обхождения, приличествующими европейскому обществу. В соответствии с этими правилами я, наверное, очень неуклюже, отвесил новомодный реверанс и тихо произнёс, так чтобы слышал только воевода:
— У меня для вас письмо от Ивана Мануиловича Девиера и государев указ человеку всякого звания содействовать в известном вам деле.
Лицо воеводы тут же чудесным образом преобразилось. Он поднялся из-за стола и невольно вытянулся в струнку. Меня это очень позабавило. Правду всё же говорят люди, что без бумажки ты результат испражнений, а с бумажкой важный человек. У меня была бумажка, и стольник в золочёном мундире стоял на вытяжку перед оборванным бродягой.
Я подал воеводе письмо. Тот сорвал сургучную печать, прочитал и буркнул подьячему:
— Брысь Ивашка.
Когда красноносый выскользнул из приёмной, воевода Бахметьев повернулся ко мне. Выражение на его лице сменилось на довольно-торжествующее:
— Антон Мануилович прислал мне с голубиной почтой депешу, где сказано, что он отправил в Саратов ловкого сыщика переловившего в столице немало хитроумных и жестоких разбойников.
— Он слегка преувеличил, — манерно произнёс я, разваливаясь на стуле.
— Однако я не ожидал вас, Артемий Сергеевич, так быстро, да ещё в таком виде. Думал, что вы прибудете со сплавным караваном чинно, со сворой ярыжек и ротой гвардейцев. Гвардейцы бы нам не помешали. На моих гарнизонных в этом деле положиться нельзя. Я уверен, что кое-кто из солдат, а может даже офицеров, тайно якшается с Галаней, и они будут чинить всяческие препятствия сыску, вплоть до смертоубийства.
— Я шёл со сплавным до Казани, переодевшись бурлаком, — ответил я. — Но по пути повстречался с помещиком Филином. Тот, каким то образом пронюхал, кто я таков и вознамерился переправить с этого света на тот.
Воевода выпучил на меня зенки с немалым удивлением:
— И как же вам удалось спастись? — поинтересовался он.
— А-а, — отмахнулся я с показным равнодушием. — Проломил ему черепушку и был таков.
Конечно же, я был обычный недотёпа, попавший под горячую руку генерал-полицмейстеру, а потом каким то чудесным образом сумевший ускользнуть от убойц. Но Бахметьеву знать об этом было не обязательно. Могло повредить делу.
— И что насмерть? — выдохнул Бахметьев.
— Нет, оклемался.
— Очень прискорбно, очень, — посетовал воевода и тут же спросил меня. — А от куда вы знаете?
— Я видел его в Казани живым, только мающимся головной болью.
Воевода наклонился ко мне и произнёс зловещим голосом:
— Никто до вас не уходил живым от Филина, коли тот решил его прикончить. После Галани это самый страшный человек на всей Волге.
— Он меня об этом не предупредил, — криво улыбнулся я.
Моя шутка вызвала взрыв хохота.
— Эх, и острослов вы Артемий Сергеевич, — сказал Бахметьев.
Он угостил меня душистой сигарой и коньяком, которые, по его словам, купцы привезли в прошлом году со сплавным караваном и продали ему за большие деньги.
— Судя по тому, что вы приехали инкогнито, у вас имеется какой то хитроумный план, — полюбопытствовал воевода.
Конечно же никакого плана у меня не было. Я целиком и полностью надеялся на помощь Матвея Ласточкина. Поэтому ответил:
— Пока я не решил, как буду действовать. Сначала хочу посоветоваться с одним человеком. Мне рассказал о нём Аникей Петрович Плотников-Загорский. Вы знаете Матвея Ласточкина?
— Конечно. У него на откупе монастырские рыбные угодья в нескольких верстах вверх по течению. На вид тихий и безобидный мужичок. Но только на вид. Это страшный человек.
— Почему вы так думаете?
— Случилось год назад одно происшествие. Матвей возвращался из Царицына. Плавал туда по торговым делам. Недалеко от Саратова на него напали воровские казаки. Не здешние, пришлые с Дона. Здешние его не трогают. Их было восемь человек на косной лодке, вооружённых до зубов. Романовка у Матвея быстроходная, на вёслах четверо наёмных гребцов. Он им кричит, гребите живее, а я парус поставлю, ветер попутный, им нас не догнать. И впрямь начали отрываться. Разбойники это увидели, и давай палить. Несколько пуль ударились о борт лодки. Гребцы наложили в штаны и говорят Матвею, ты уж извини, мы больше грести не будем, отдадимся лучше на милость злодеев, авось не убьют.