Там же находились склады для стекла и изразцов, и длинные ряды продажных подвод, где мужики торговали необходимой в быту деревянной посудой украшенной затейливой резьбой и раскрашенной в яркие цвета.
Ярмарка кишмя кишела ворьём всех мастей, продажными девицами, нищими и картёжными шулерами. То и дело кто-нибудь вопил, что у него стащили кошелёк и стража срывалась с места в неуклюжей попытке поймать воришку, что почти никогда не удавалось, так как воровская артель отстёгивала служилым немалую мзду. Ночью же творились дела пострашнее. Не проходило и дня, чтобы из Волги не выловили мертвяка с перерезанным горлом.
В Лыскове процветало несколько игорных домов, открытых бывшими в большом уважении в воровском мире людьми. Комендант Макарьева смотрел на столь беспринципное нарушение закона сквозь пальцы и злые языки поговаривали, что он сам инкогнито бывает в этих домах и всё время выигрывает.
Для увеселения публики на ярмарке был устроен театр. Покровительствовал ему, а ещё больше молоденьким крепостным актрисам, некий князь. Его труппа собирала за две недели торгов денег больше, чем за весь последующий год в столицах.
Князь был больше в разъездах по заграницам и театром заправлял приказчик Козьма Семёнов, который тоже испытывал слабость к актрисам и нередко наведывался к ним в комнаты, после чего счастливица задирала нос и начинала командовать товарками.
Репертуар театра составляли пьесы великих эллинов Эсхила и Эврепида, благородные трагедии Шекспира и весёлые комедии гишпанского сочинителя Лопа де Веги. Однако наибольшим успехом, как среди благородной публики, так и среди простолюдинов пользовались короткие фривольные пьески крепостного драматурга Ефимки Афанасьева, купленного у захолустного рязанского помещика за немалые деньги.
Публика хохотала на спектаклях Ефимки до слёз и коликов в боку. Героями невероятных и уморительных приключений являлись, как правило, трактирные питухи, бродяги, солдаты, барские слуги, воришки а так же молоденькие девицы-вертихвостки. Дворяне появлялись эпизодически и были полны всяческих достоинств, так как потешаться над благородными господами крепостному драматургу было не положено.
Ефимка писал свои сочинения, просиживая день напролёт в безымянном трактире у Иконных ворот Гостиного двора. Музой крепостному драматургу верно служил грех чревоугодия. На столе, рядом с перьями и чернильницей, всегда стояли миска с варениками или запечённая утка, а в придачу кувшин с клюквенным морсом. За день Ефимка съедал столько, сколько другой человек съесть был не в состоянии. Причём оставался, несмотря на богатырский аппетит, тощим и костлявым как швабра.
Приказчик Козьма Семёнов, изрядный жлоб, оплачивавший из казны театра, а значит из своего собственного кармана всё это обжорство, как-то решил, что крепостной драматург влетает ему в круглую копеечку. Ефимку безжалостно выдрали батогами, запретив переводить казённые деньги в трактире. Ефимка сразу зачах. Сочинения его сделались до зевоты скучными. И в актёров по-летели тухлые помидоры.
Когда одна из таких помидорин случайно размазалась по парсуне приказчика, тот, матюгнувшись, велел ещё раз выпороть Ефимку, потом сам от души добавил ему пару тумаков и отпустил с богом в трактир. Сочинитель залил обиду вином, и вновь принялся за любимое дело.
Стоял жаркий август. Торги подходили к концу. Ярмарка начиналась в день святого Макария 25 июля, хотя многие купцы съезжались на неё гораздо раньше. Торговали две недели, а затем разъезжались, чтобы успеть вернуться домой до осенней распутицы.
Маленький и тихий в другое время года городок, выросший из монастырской слободы, теперь был переполнен людьми. На улицах ходили чуть ли не по головам, а даже самую плохенькую комнатку, кишевшую мышами и тараканами, можно было снять только за немыслимые деньги.
В трактире у Иконных ворот тоже было шумно. Гуляли бурлаки, которым не завтра так послезавтра придётся тащить баржи вверх по реке до Вологды. Ямщики за большим столом у окна пили пиво и обсуждали достоинства какой то упряжи.
Шум, царивший в трактире, отнюдь не мешал творчеству крепостного драматурга. Наоборот, тут нередко можно было услышать такие словесные перлы, какие не то что на трезвую голову, но, даже задрав штоф лучшей канновки, не придумаешь.
Козлинобородый красноносый мужичок клянчил у трактирщика:
— Пантелеич, налей стаканчик, внутри всё горит, помираю.
— А с чего-то я тебе, Семён, должен наливать. Ты со мной ещё за вчерашнее не расплатился.
— Расплачусь, Пантелеич, во те крест расплачусь. Я у господина шкипера полтину вперёд попрошу и расплачусь.