— Что ему было нужно?
— Ничего. Мы играли в карты.
— В карты?
— В покер. И я проигрался в пух и прах.
Монсиньор преувеличенно весело хохотнул, а затем неодобрительно покачал головой.
— Мне кажется, что не подобает так обходиться с нашими гостями. Что взбрело в голову этому Кьярамонти? Кто еще там был кроме его высокопреосвященства?
— Монсиньор Луиджи Бруно и архиепископ Пьетро Ламбертини.
— Иными словами, la crème, de la crème,[5] — сказал Лучано тоном, который привел брата Гаспара в легкое замешательство: ироничным, отрешенным, неискренним и почти презрительным. — Ну, а кроме покера, чем вы еще занимались?
— Разговаривали.
— Разговаривали, значит! — сказал Лучано с волнением, причины которого были непонятны брату Гаспару. — Выходит, его высокопреосвященство только и знает, что разговаривать?
— Еще он хотел, чтобы я надписал ему свою книгу.
— И ты надписал?
Брат Гаспар кивнул.
— Слушай-ка, я ревную.
— Но ведь он кардинал, разве не так? Я не мог отказаться.
— Однако со мной…
— Я, кажется, уже объяснял тебе причины моего отказа, — прервал его Гаспар. — Я доверился тебе и ясно изложил все, что думаю по этому поводу. Так или иначе, если ты настаиваешь, я подпишу тебе ее, невелика важность. Напишу все, что захочешь.
Монсиньор ехидно взглянул на него и снова спросил:
— А Хакер? Хакер там был?
— Кто?
— Его высокопреосвященство кардинал Джозеф Хакер. Был там такой?
— Нет.
— О чем же вы говорили?
— То есть?
— О Нечистом?
— А почему, собственно, мы должны были говорить о Нечистом?
— Как это почему? Это наиболее логично, тебе не кажется? С одной стороны, твоя книга вызвала огромный интерес, а с другой… Ладно, просто Нечистый — самый почитаемый в Ватикане персонаж. После Господа Бога, разумеется.
— Почитаемый?
Больше всего брата Гаспара изумляло то, что он слышал из уст монсиньора Лучано Ванини.
— Возможно, «почитаемый» не совсем то слово, но… как бы это сказать? Не знаю, а как бы ты сказал? Ты ведь в этом деле большой знаток. Твоя книга (знаю, знаю, похвалы тебе не надоедают, хоть ты и прикидываешься, что это не так) просветила нас. Кстати, она хорошо расходится? Как я понял, предыдущая принесла тебе немалую прибыль.
— Всю эту прибыль я отдал общине.
— Ну разумеется.
— Что такое? Ты мне не веришь?
— Конечно, верю, брат Гаспар. С чего бы мне тебе не верить? Здесь, в Ватикане, мы тоже все бедные, однако у каждого — у кого побольше, у кого поменьше — свой счет в швейцарском байке.
Брат Гаспар словно языка лишился.
— Лучано, не мог бы ты повторить то, что только что сказал? Не уверен, что правильно тебя понял.
— Шучу, дружище! — расхохотался Лучано. — Шутка! И не корчи такую физиономию!
— По-моему, такие шутки неуместны. По крайней мере меня они не смешат, и уж тем более сам я не склонен шутить в таком же духе. Я совсем не собираюсь принизить твой талант, но я здесь по конкретному делу, вдали от своих обязанностей, и с самого приезда чувствую какое-то непривычное беспокойство.
— А это еще почему? Расслабься, Гаспар, расслабься.
— Говоришь, расслабиться?
— Звонят в дверь. Не откроешь?
Брат Гаспар встал и направился к дверям: это был швейцарский гвардеец с пиццей; воспользуюсь моментом и упомяну, что Лучано, хотя именно он делал заказ, не выразил ни малейшего поползновения заплатить ватиканскому посланцу, что окончательно испортило настроение монаха.
Чтобы подчеркнуть свое намерение не затягивать ужин всяческими церемониями, он даже не побеспокоился найти скатерть и положил пиццу прямо на картонную коробку, в которой ее принесли; Лучано между тем рылся в шкафах и все перевернул на кухне.
— Изумительно, — сказал он, входя со столовыми приборами в небольшую гостиную и облизываясь. — А теперь, если ты не против, можем оставить серьезные темы на потом.
Пока они ужинали в атмосфере, которая по крайней мере брату Гаспару казалась угнетающей, поскольку поглощение пиццы прерывалось совершенно пустой и неинтересной болтовней монсиньора (он уже подумывал о том, как бы сказать Лучано, что ему необходимо побыть одному), у монаха появилась уверенность, что от него скрывают что-то важное.
— Скажи мне, Лучано, только честно, каково состояние Папы? Я имею в виду — кроме гриппа, на который он сейчас жалуется.
— Кроме гриппа?
— Да.
— Так себе. Иными словами, недуги, типичные для человека его возраста, который всю жизнь работал, не жалея себя. — Они помолчали, пока Лучано не продолжил: — Но знаешь, какова подлинная болезнь Папы? — Гаспар отрицательно покачал головой. — Та, что он не хочет умирать. Понимаешь? Мысль о том, чтобы покинуть этот мир, приводит его в ужас.