При зажженном свете (ибо свежие следы недавних видений еще могли испугать его) Гаспар пытался убедить себя, что сны — всего лишь сны, а демоны и вампиры не более чем плод фантазии, однако стоило ему закрыть глаза, как над ухом раздавалось комариное жужжание, и тогда, хотя стояла невероятная жара, он с головой укрывался мокрыми от пота простынями и одеялами, и, если ему наконец и удавалось заснуть, вскоре он опять просыпался распятый вверх ногами, либо падая из огромного окна, либо задушенный одним из ангелов Сатаны. Силы его были уже на пределе, когда он решился сжечь веточку розмарина, которую всегда возил с собой, чтобы очистить комнату и распугать бесов, после чего нашел убежище в успокоительном шепоте святой молитвы и таким образом наконец одолел все страхи и крепко уснул перед самым рассветом. Однако вскорости затрезвонил телефон. Это оказался добряк Филиппо с сообщением, что Гаспару звонят.
— Кто? Кто меня спрашивает, Филиппо? — пробормотал спросонок монах.
— Монсиньор Лучано Ванини.
— Кто?
— Монсиньор Луча…
— Не может быть, — прервал его Гаспар.
— Сказать, что вас нет?
— Нет-нет, соедини нас.
— Доброе утро, любимый.
Это был голос Ванини.
— Что тебе надо? — ответил Гаспар, не скрывая раздражения. — Еще только… Который час?
— Папа желает видеть тебя сегодня утром, — объявил Ванини без предисловий. — Я зайду за тобой в течение часа. Устраивает?
Монах пробормотал что-то в знак согласия, и Лучано, не сказав больше ни слова и даже не простившись, повесил трубку, а брат Гаспар поспешил привести себя в порядок и наспех прочел утренние молитвы, пытаясь придать бодрости своему изнуренному духу.
Он не мог не обратить внимания на солнце, воссиявшее над этим новым днем, который обещал стать одним из самых важных в его жизни. И, без сомнения, он был таковым. Наконец-то он увидит Папу, Римского Первосвященника, Преемника святого Петра, первоначало и вечную и зримую основу единства всех епископов и огромного множества правоверных католиков. Наконец он увидит Папу, и он не мог скрыть своего великого волнения, когда монсиньор с непривычной торжественностью зашел за ним в гостиницу, а затем повел по садам и дворикам, по величественным лестницам, охраняемым швейцарскими гвардейцами, которые, вытягиваясь перед ними по стойке смирно, подносили к виску правую ладонь и приветствовали их легким движением головы и стальным блеском голубых глаз. Наконец-то он увидит Папу.
— Какие красавцы, верно, брат Гаспар? — спросил монсиньор, подмигивая и выходя за рамки приличий, которых придерживался до сих пор. — Мы, католики, прежде всего эстеты. Не будь мы эстетами, мы не протянули бы столько веков. Не веришь? Да, мы погибли бы безвозвратно. Эстетизм — вот в чем наша великая сила, наш самый неопровержимый аргумент.
Гаспар даже не удостоил его ответом.
— Смотри-ка, а этого я не знаю, — сказал монсиньор Гаспару, указывая на гвардейца, стоявшего навытяжку в безлюдном коридоре. — Наверное, новенький, — шепнул Ванини.
Они прошли мимо гвардейца, который немедленно воинственно вытянулся по стойке смирно.