Передовая была уже совсем близко — в расстоянии одного перехода.
В эту ночь дальнобойная артиллерия грохотала без умолку. Временами казалось, что на деревню налетел свирепый шквал. И когда рвался ответный снаряд, изба вздрагивала, как от подземного толчка, и пламя свечи начинало трепетать и чадить.
И все-таки солдаты быстро заснули, прижавшись друг к другу, положив рядом автоматы и подсунув под головы вещевые мешки. Только один дневальный сел перед печкой на лавку и стал подбрасывать в топку полешко за полешком.
Марьям не спалось. Она примостилась на другом конце той же лавочки, глядела на бушующий в печке огонь и думала о том, как ей быть дальше. Как исполнить то заветное, давно замысленное — найти Федю и остаться с ним? А мать? Что будет с ней? Как трудно все решать самой. А надо!.. Огонь в печи стал замирать. Запас дров кончался. Дневальный лениво поднялся с места и вышел во двор. За окном стояла глухая, холодная ночь без единой звезды. В избе было почти совсем темно.
Марьям вдруг стало нестерпимо грустно и даже, пожалуй, страшно. Нет, все-таки лучше вернуться.
Вдруг в сенях раздались шаги. Вслед за этим кто-то с силой дернул дверь.
— Кто там? — тихо спросил дневальный.
— Хозяин, — ответили из-за двери. — Отворите.
— Какой там хозяин?
— Обыкновенно какой, здешний, — сказал тот же голос. — Открывайте. Смерз совсем.
— Проходи, у нас и так битком набито, — ответил дневальный и подмигнул Марьям. Он, видимо, решил, что кто-то пустился на хитрость, чтобы забраться в теплую избу.
Человек за дверями потоптался немного, и через секунду стук раздался с новой силой.
— Да говорят тебе, хозяин я…
Марьям испугалась, что он разбудит всех, и тихонько сказала: «Отворите».
Дневальный покачал головой и отодвинул засов.
На самом пороге, закрывая собой чуть не весь пролет двери, стоял большой, широкоплечий человек. От него несло холодом.
— Ишь ты! Не пускает! — зло сказал он. — Это моя изба. Я домой пришел…
Он решительно переступил через порог, закрыл за собой дверь, огляделся и спросил осторожно:
— А вы кто такие будете? На постоянно здесь или как?
В темноте Марьям не видела его, но по тому, как человек быстро и привычно стукнул засовом, как нащупал возле двери гвоздь и повесил на него одежу, поняла, что он долго прожил в этом доме. И ей захотелось как-то успокоить его.
— Что вы! Мы здесь только переночуем, — ответила она, — а утром — дальше!.. Кто куда…
Он помолчал немного, потом снова спросил:
— Из моих здесь никого не видели?
— Нет, изба была пустая…
— А там кто — на лежанке?
— Да тоже наши бойцы, — сказал дневальный. — Кому же еще?
Человек, назвавший себя хозяином, кивнул головой и присел около печи, потирая озябшие руки. Несколько минут он молча глядел на огонь, потом поднялся, пошарил за печью и вытащил оттуда кочергу. Он пошуровал в топке, подбросил дров и снова уселся рядом с Марьям. Она искоса поглядывала на него. Кто он? Откуда пришел? Одет в солдатское. Но теперь столько людей ходят в солдатском. Наверное, демобилизованный, наверное, ранен был сильно, вот его и отпустили, как Коломийцева.
Должно быть, о том же думал и дневальный.
— Колхозник? — спросил он, свертывая козью ножку.
— Колхозник.
— А звать как?
— Дикий Петр Петрович…
— Раненый, что ли?
Тот слегка пожал плечами.
— И это бывало…
Ему не сиделось на месте. Свеча уже погасла, и только пламя печи слабо освещало комнату. Он прошелся взад и вперед, поднял опрокинутую табуретку, поставил ее возле окна, там, вероятно, было ее постоянное место, взял в руки графин и ногтем очистил залепивший его воск, подошел к комоду и один за другим выдвинул ящики. При этом котелки, стоявшие на комоде, загромыхали.
— А это вы, товарищи, неладно сделали. Зачем комод портить. Он лаком крыт, поцарапается.
Марьям поспешно составила котелки на пол.
Дойдя до того угла, где спали бойцы, он остановился. Постоял, к чему-то приглядываясь, и потрогал край домотканого покрывала, которым было прикрыто сено.
— Так… Стало быть, Марийка воротилась, — тихо сказал он.
— Кто? — переспросила Марьям.
— Это рядно я дочке дал, когда замуж выходила. Она верст за сорок отсюда жила…
Он махнул рукой и опять подсел к печке.
Втроем, по очереди, они подбрасывали в печь дрова, когда пламя в ней опадало и топка наполнялась золотым жаром. Хозяин негромко говорил о своей семье, о деревне, от которой теперь после бомбежек осталось только несколько одиноких домов, о соседях. Расспрашивал дневального, из каких он мест и давно ли на фронте. Марьям он не задавал никаких, вопросов; должно быть, из деликатности.