Римкин пробежался им по камням. Теперь они казались серыми; возможно, днем камни просто-напросто отражали цвет самой пустыни и оттого представлялись пурпурными. Нет-нет, это фонарь слабоват. Утопая ступнями в песке, он направился в сторону возвышающегося фундамента. И уже карабкаясь наверх, он еще раз ощутил своим полуголым телом, какой все-таки жесткий этот скафандр. Подогрев работал нормально, но странные ощущения возникали, когда он прикасался голым телом к пластиковой, а местами металлической внутренней поверхности. Ему вдруг остро захотелось сбросить скафандр, прикоснуться ладонью к камню; он тут же испугался своего желания: по ночам температура на Марсе около сотни ниже нуля.
Римкин все стоял на краю фундамента и светил в сторону упавшей статуи. Потом, волоча ноги по засыпанным песком блокам, подошел вплотную. Отколотый фрагмент лица был похож на блюдце. Половинка глаза потрескалась. Римкин присел на корточки перед большим осколком и склонился над раздробленным оком. Он поднял фонарь, снова сдвинул решетку рассеивания и направил яркий узкий луч на сломанный кружок глаза; там что-то замерцало, и вот перед ним, сменяя друг друга, замелькали картины. Образы ушедших столетий, как слезы, потекли из поврежденного глаза.
На планетах с разреженной атмосферой светает быстро. Утро за спиной Римкина быстро вскарабкалось по дюнам и положило сверкающие руки ему на плечи. И тут же в скафандре тихо заворчал специальный механизм, сообщая его телу едва ощутимую дрожь — скафандр уже готовился к тому, что минут через двадцать температура подскочит сразу на пару сотен градусов.
— Римкин!
Кто это дышит ему в ухо?
— Римкин, ты где?
До него вдруг дошло, что вот уже несколько минут он слышит этот голос. Но когда в ушах жужжит механизм охлаждения, разве можно определить, чей это голос и голос ли это вообще?
— Римки, вот ты где! Что ты тут делаешь? Ты давно здесь?
Он резко повернулся — и упал.
— Римкин!
Почти девять часов он не менял позы, и вот теперь судорога свела его мускулы. Превозмогая боль, горячим туманом застилающую глаза, он увидел, как в пылающем облаке пыли к нему движется прыжками зажаренная со всех сторон картофелина.
Он хотел что-то крикнуть в ответ, но задохнулся, и из гортани вырвалось лишь несколько бессвязных слов, больше похожих на всхлипы:
— Зачем... кто... кто это...
— Это я, Эвелин!
«Эвелин,— подумал он.— Кто такая Эвелин?»
— Какая?..
Наконец она доковыляла до него.
— Эвелин Ходжес, какая еще по-твоему? Ты что, ранен? Со скафандром все в порядке? Так я и знала, надо было заставить Мака идти со мной. Сейчас около десяти Фаренгейта. А минут через пятнадцать будет не меньше девяноста. Оттащить тебя к кораблю у меня сил не хватит.
— Нет-нет,— Римкин потряс головой.— Все в порядке. Скафандр. Я просто...
— Ну-ну, рассказывай!
Боль была невероятная, но ему все-таки удалось овладеть собой.
— Я просто отсидел... Я долго сидел без движения. Я просто... просто забылся.
— Что, по-твоему, значит долго? — голос ее звучал требовательно.
— Кажется, всю ночь.
Руки уже немного отошли. Он подтянулся и прислонился спиной к камню.
Ходжес наклонилась, подобрала фонарь — единственное ловкое движение, которое она могла проделать в своем спецскафандре — и повертела его в руках.
— Ты что, кино тут смотрел?
— Д-да... да...— кивнул он.
— Твое счастье, что я пошла искать тебя!
Она подошла ближе и, проделав несколько сложных движений, уселась рядом.
— В полшестого я обычно уже не сплю. Ну вот, лежу и думаю: а хорошо бы поболтать с кем-нибудь о том о сем. Знаешь, там, на базе, все эти с нашивками и медными бляхами, глупыми разговорами... Мне всегда было там как-то не по себе, будто сверху за тобой кто-то постоянно наблюдает. Ну я спустилась в холл, гляжу — у тебя под дверью светится, ну, думаю, ты уже встал. Заглянула в комнату — дверь-то открыта — а постель пустая. Ага, думаю, ты в библиотеке; а тут вижу, дверь к шлюзам нараспашку, твоего скафандра нет. Что оставалось делать? Только сбегать посмотреть, чем ты там занимаешься снаружи. Ты что, сидел здесь всю ночь?
— Да.
— Послушай, Римки,— помолчав, заговорила Ходжес,— мы все тут белые вороны. Для меня ничего странного, что у тебя такие отношения с остальными. Просто ты еще не притерся, вот и топорщишься. Я о тебе тут немного думала и, кажется, поняла, чем ты был так вчера... озабочен, что ли. Вот послушай, а потом скажешь, права ли я.