— Опусти-ка руки. Давай-давай...
— Джимми, с тобой все в порядке? Он тебе ничего не сделал? Как он ухитрился удрать?
— Наверное, снотворное слабое. Все было так неожиданно, я растерялась, и он успел закрыться, а у меня никаких ключей. Я буквально только что нашла запасные у Эвелин в комнате и сразу побежала к пульту, чтобы связаться с вами. Что вы собираетесь делать?
— Я буду жить на Марсе. Мне надо сбросить этот дурацкий скафандр. Я марсианин. Я марсианин...
— Нет, похоже, он не буйный. Его доставят обратно на Землю, накачают успокаивающим, и через полгодика он будет как новенький. Не удивлюсь, если станет известно, что такое бывало с ним и раньше. В свое время я тоже пару недель провалялся в больнице — лечился от алкоголизма.
— Почему мне не дают снять скафандр? Я ведь марсианин...
— Римки, вспомни про эти ферменты, и что там с ними происходило сегодня утром, когда ты не хотел принимать лекарство. Стоит хоть капельку открыть скафандр, глазом не успеешь моргнуть, как все они сразу сварятся, а сам ты вдобавок изжаришься.
— Но с какими ферментами это происходило, разве можно знать, с какими именно?..
— Эвелин, осторожно, не стучи ему так по башке. Шлем разлетится.
— Знаю, знаю, Мак. Мы проводим его обратно. Господи, как все это ужасно! Как все это произошло, как все это могло случиться, такой возвышенный ум, мало сказать возвышенный, благороднейший ум, ведь верно, Линь?
— Не бейте меня по голове. Не надо... Я марсианин. И мне очень больно.
— Мы не сделаем тебе больно, Римки.
— Эвелин, вот мы добрались до Марса и до других планет, мы изучаем здесь следы чужих цивилизаций и все такое, а вот об этом до сих пор ничего не знаем. Ну, про всякую там химию, что откуда и что куда, нам кое-что известно, мы даже вмешиваемся, даже якобы управляем этими процессами, но на самом деле... да, Эвелин...
— Что такое, Линь?
— Ведь до сих пор мы так и не смогли познать, как, каким образом наш мозг накапливает информацию. Ну да, нам известно, что мы запоминаем все, что видим, слышим, ощущаем, обоняем, плюс масса разных перекрестных ассоциаций. Люди всегда думали, мозг запоминает, будто фотографирует: каждый кусочек информации попадает на свою полочку, на свое место. А если не так, если мозг поглощает ее по принципу голограммы? Если так, тогда безумие есть эмоциональное и, в конечном счете, химическое состояние, когда блокируется доступ к большим отделам голограммы мозга.
— И тогда окружающий мир утратит свою четкость, станет размытым, нерезким...
— Что и произошло сейчас с Римкиным!
— Да убери же ты руки от кнопок!
— Давай, давай, Римкин. Вот сейчас придем домой, и тебе сразу станет лучше.
— И больше не будет больно?
— И больше не будет больно. Только постарайся расслабиться.
Когда они подошли к шлюзу, Римкин обернулся. В голосе его звучали слезы.
— А разве я... не марсианин? Это правда?
Две белые руки потрепали его по обоим плечам.
— Вы — Джордж Артур Римкин, профессор-лингвист, член-корреспондент Университета межпланетных исследований, блестящий ученый и прекрасный человек. Просто вам пришлось многое испытать за последнее время.
Римкин еще раз посмотрел на прекрасные, заросшие лесом долины, на ущелья и скалы, а среди них неясные очертания — песчаные дюны или поразительные строения марсианского города Большого хребта — сказать теперь было трудно... И он снова заплакал.
— О, как это больно... просто невыносимо... Ну как, как же мне узнать?..
НОЧЬ И ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ ДЖО ДИКОСТАНЦО
Залитая лунным сиянием, она, как это было ни банально, плакала.
Его это раздражало, и он пытался отвлечься тем, что брал ее роскошные рыжие волосы (на самом деле, скорей, мышиного цвета на фоне огромного диска слоновой кости, дрожащего над самой кромкой леса, силуэт которого был будто вырезан из угольно-черной бумаги) и менял их оттенок. Наконец он кашлянул.
Она повернулась спиной к балюстраде. Слезы текли по ее щекам. Две слезинки скатились по подбородку и сверкали теперь на шее, словно две жемчужины. Да, она действительно была прекрасна.
— Джо,— шепнула она столь тихо, что в этом легчайшем дуновении воздуха он узнал свое имя лишь потому, что ничего иного она произнести не могла.
Он посмотрел на грязные костяшки своих пальцев, лежащих на стене, сжал кулак и шагнул вперед. Расстегнутый замок на рукаве куртки звякнул.
Легкий ветерок сдул ее волосы с плеч на грудь, и взгляд (глаза он оставит зелеными; зеленые глаза в лунном свете — просто потрясающе) скользнул вниз, чтобы уловить перемену.