— Почему?
— Потому, что я собираюсь кое-что сделать и не знаю, смогу ли я.
— Если это достойно твоих стараний, то неудивительно, что ты немного испугана. А что это?
— Я решила это еще в баре, но подумала, что нужно сначала кое с кем посоветоваться. А это означает поговорить с тобой.
— Давай.
— Я решила сама разгадать всю загадку Вавилона-17.
Тиварба склонил голову вправо.
— Ибо я могу установить, кто говорит на этом языке, откуда говорит и что именно говорит.
Голова его пошла влево.
— Почему? Большинство учебников утверждают, что язык — это механизм для выражения мыслей, Моки. Но язык — это и есть мысль. Мысль в форме информации; эта форма и есть язык. Форма этого языка… поразительна.
— Что же тебя поражает?
— Моки, когда вы изучаете другой язык, вы узнаете, как другой народ видит мир, вселенную.
Он кивнул.
— А когда я вглядываюсь в этот язык, я вижу… слишком много.
— Звучит очень поэтично.
Она засмеялась.
— Вы всегда скажете что-нибудь такое, чтобы вернуть меня на землю.
— Но я делаю это нечасто. Хорошие поэты обычно практичны и ненавидят мистицизм.
— Только поэзия, которая пытается затронуть реальное, настоящая поэзия.
— Конечно. Но я все еще не понимаю. Как ты предполагаешь решить загадку Вавилона-17?
— Вы на самом деле хотите это знать? — она дотронулась до его колена. — Я возьму космический корабль, наберу экипаж и отправлюсь к месту следующего случая.
— Да, верно, у тебя есть удостоверение капитана межзвездной службы. Ты в состоянии взять корабль?
— Правительство субсидирует экспедицию.
— О, отлично. Но зачем?
— Я знаю с полдюжины языков захватчиков, и Вавилон-17 не из их числа. Это не язык Союза. Я хочу узнать, кто говорит на этом языке, кто или что во вселенной мыслит таким образом. Как вы думаете, я смогу, Моки?
— Выпей кофе, — он протянул руку назад и вновь послал ей кофейник. — Это хороший вопрос. Нужно о многом подумать. Ты не самый стабильный человек во вселенной. Набор и руководство экипажем требует особого психологического склада — у тебя он есть. Твои документы, как я помню, — это результат твоего странного брака… хм, несколько лет назад. Но тогда ты руководила автоматическим экипажем. Теперь ты будешь руководить транспортниками?
Она кивнула.
— Я больше имею дело с таможенниками. И ты тоже более или менее к ним относишься.
— Мои родители были транспортниками. Я сама была транспортником до запрета.
— Верно. Допустим, я скажу: «Да, ты это сможешь сделать»?
— Я поблагодарю тебя и улечу завтра.
— А если я скажу, что мне нужно с неделю проверять твои психоиндексы, ты же в это время должна будешь жить у меня, никуда не выходить, ничего не печатать, избегать всяких приемов?
— Я поблагодарю. И улечу завтра.
Он нахмурился.
— Тогда зачем ты побеспокоила меня?
— Потому что, — она пожала плечами, — потому что завтра я буду дьявольски занята и… у меня не будет времени попрощаться с вами.
— Ага, — его напряженное хмурое выражение сменилось улыбкой.
И он вновь подумал о майне-птице.
Ридра, тоненькая тринадцатилетняя девочка, застенчивая, прорвалась сквозь тройные двери рабочей оранжереи с новой вещью, называемой смехом, и открыла, как производить его ртом. И он был по-отцовски горд, что этот полутруп, отданный под его опеку шесть месяцев назад, вновь стала девочкой с по-мальчишески остриженными волосами, с дурными настроениями и вспышками раздражения, с вопросами, с заботами о двух гинейских свиньях, которых она называла Ламп и Лампкин. Ветерок от кондиционера пошевелил кустарники у стены, и солнце просвечивало сквозь прозрачную крышу. Она спросила:
— Что это, Моки?
И он улыбаясь ей, испятнанный солнцем, в белых шортах, сказал:
— Это майна-птица. Она будет говорить с тобой. Скажи ей: «Здравствуй».
В черном глазу сверкала булавочная головка живого света. Перья сверкали, а из иголочного клюва высунулся тоненький язычок.
Птица наклонила голову, когда девочка прошептала: «Здравствуй!»
Доктор Тиварба две недели учил птицу при помощи свежевыкопанных земляных червей, чтобы удивить девочку. Птица проговорила: «Здравствуй, Ридра, какой хороший день, как я счастлива».
Крик.
Полная неожиданность.
Вначале он подумал, что она начинает смеяться. Но лицо ее исказилось, она начала почему-то колотить руками, зашаталась, упала. Крик разрывал ее легкие. Он побежал, чтобы подхватить ее, а птица, перекрикивая ее истерические рыдания, повторяла: «Какой хороший день, как я счастлива».