Тороп передал второй ствол в руки Доуи, который проделал с ним те же самые манипуляции, потом положил на колени, под руку.
— Ну, — произнес Тороп, глядя на Ребекку, — думаю, вы уже видели эту игрушку?
И он протянул ей «узи». Ребекка должна была наизусть знать его устройство, если действительно служила в ЦАХАЛе. Она небрежно отложила автомат в сторону, как будто это действительно была игрушка.
Тороп поднял глаза на Доуи и взглядом указал ему на помповое ружье СФАС.
Губы оранжистского снайпера скривились от легкой досады.
— В чем дело? — поддразнил подчиненного Тороп. — Господину не по душе эта малышка?
Доуи щелкнул языком:
— Торп, вы не хуже меня знаете, что с настоящим автоматом ничто не сравнится.
Тороп сдержал улыбку.
Информация, которую полковник сообщил ему об этом типе, была краткой, но очень красноречивой. Убежденный протестант, родился в Белфасте, в самом сердце оранжистского квартала Шанкхилл. В двадцать два года он уже работал на группировку «Ольстерские добровольческие силы», затем примкнул к отколовшимся от нее ирредентистам, образовавшим новое движение — «Лоялистские добровольческие силы». Был вынужден спешно бежать из Ольстера после волны насилия, захлестнувшую регион в конце века. Доуи обвиняли в нескольких убийствах. Он покинул Ольстер и все британские острова, а в конце концов — и территорию Евросоюза, поскольку Европол преследовал его по пятам. Как говорил Романенко, на рубеже столетий след ирландца обнаружился в Бразилии, позднее — в Ливане, Сирии, затем в Восточной Африке, Туркменистане и, наконец, в Казахстане. Он проводил разведывательные операции для повстанческих группировок, нанимался телохранителем к нескольким наркобаронам, треть жизни не расставался с АК-47. Оружие стало для него чем-то вроде протеза, саблей современного самурая.
Тороп прекрасно понимал, что чувствовал парень, но не хотел без боя отдавать этому боевому псу его любимую кость.
— Возьмите этот чертов двенадцатый калибр, Доуи. Если представится случай, вы увидите, что на короткой дистанции он почти не уступает танковому орудию.
Взяв в руки ультрасовременное помповое ружье в серо-зеленой маскировочной окраске, протестант еле заметно усмехнулся:
— Мне это подходит, господин Торп.
Себе Тороп взял «беретту» и пистолет-пулемет НК, потом раздал боеприпасы.
— В моем распоряжении остается тяжелая артиллерия, — сказал он, указывая на гранатомет, и велел Ребекке сложить ее арсенал в чемодан и отнести его в другую квартиру.
Романенко несколько дней твердил Торопу, что тот должен все время усиливать меры безопасности. Он требовал не допускать ни малейшей оплошности и предвидеть абсолютно любое развитие событий.
Русский полковник не слишком-то нравился Торопу, но он чувствовал, что у них есть что-то общее — тайная страсть к стратегическим планам, привычка выживать в любой ситуации, паранойя в активной фазе, сознательное превращение мира в игру.
Вот почему Тороп не видел ничего плохого в том, чтобы выполнить полученные указания.
Когда накануне отъезда он передал полковнику список необходимого оружия и оборудования, тот побледнел:
— Я же не просил вас поднимать в Квебеке революцию!
Тороп коротко хохотнул:
— Не смешите меня, полковник. Вы прекрасно знаете: сегодня, чтобы рассчитывать на успех революции, нужны военные спутники.
Романенко ничего не ответил, только стиснул зубы и пробежал список глазами.
— Зачем вам гранатомет?
Тороп вздохнул:
— Мне кажется, наш клиент выразился предельно ясно.
Он намекал на Горского. Во время встречи грузный сибиряк громогласно провозгласил: «Господин Тороп, закажите мне ледокол или атомный авианосец, и через неделю вы его получите, если гарантируете оплату!»
Романенко раздраженно заметил:
— Если Горский и достанет вам ледокол, это еще не значит, что я разрешу им пользоваться.
Тороп смерил его ледяным взглядом:
— Мелкая банда североамериканских гангстеров может стереть в порошок весь русский флот целиком, так что лучше не устраивайте мне сцен из-за полудюжины гранат.
Романенко приподнял бровь, неодобрительно посмотрел на Торопа и, ничего и не ответив, сунул листок в карман.
Тороп тяжело опустился на мягкое одеяло и вытянулся на кровати.
Полдень.
13 июля 2013 года.
Эта дата всплыла перед его мысленным взором, сияя так, будто кто-то выложил ее из гигантских светодиодов. Казалось, она навсегда впечаталась в его память.
Стояла отличная погода. Было уже очень жарко. В открытое настежь огромное окно были видны край балкона, часть улицы внизу и большое неподвижно застывшее дерево, листья которого уже успела тронуть желтизна. С самого утра по метеоканалу предупреждали о повышенной активности ультрафиолетовых лучей и настоятельно рекомендовали не выходить на улицу между половиной первого и половиной четвертого дня. К пяти часам вечера уровень тревоги был понижен до оранжевого, а затем и до зеленого — когда солнце уже садилось.
Торопу нужно было убить несколько часов.
На самом деле отныне им всем предстояло убивать длинные недели и не делать ничего, только ждать.
С этой мыслью Тороп провалился в сон.
11
Ребекка залезла в ванну, отрегулировала температуру и встала прямо под душ. Вода обдала дно ванны и еще не проснувшееся тело.
На улице было жарко, хотя солнце еще стояло низко над землей. Проснувшись, Ребекка почувствовала, что взмокла от пота: использование кондиционеров на основе хлорфторуглеродов было давно запрещено. Двадцать часов в самолете и серьезный сбой в суточном ритме организма из-за смены часовых поясов плюс непрерывный прием мелатонина в течение пяти дней подряд — из-за всего этого Ребекке казалось, что она побывала в бассейне с клеем.
Она не задернула шторку в душе, не закрыла дверь на защелку, поэтому Мари Зорн легко вошла внутрь. Девушка как будто была не в себе. Она встала посреди ванной комнаты и, сотрясаясь от огромного внутреннего напряжения, застыла, уставившись на Ребекку со смесью ужаса и благоговения. Ее глаза, похожие на батарейки для наручных часов, казалось, были готовы вылезти из орбит.
Ребекка также не сводила с Мари взгляда. Она сразу поняла, что происходит что-то неладное. Ее обнаженное тело не могло вызвать такой всплеск эмоций у двадцатипятилетней девушки.
— Мари? — спросила она. — Мари? Все в порядке?
Молодая женщина ничего не ответила. Она глядела на Ребекку так, будто в ванной только что произошло явление Девы Марии.
Ребекка выключила воду и шагнула на резиновый коврик, лежавший на полу.
Она заметила, что у Мари опухли и покраснели веки. Похоже, она недавно плакала или готова была вот-вот разразиться слезами. Ребекка медленно подошла ближе.
— Мари, — произнесла она, положив руку на голову девушки. — Мари, что случилось?
Та открыла рот, но не смогла произнести ни звука. В уголках ее глаз появились слезы, заструились по щекам, тело начала бить крупная дрожь.
— Мама, — сказала она голосом, лишенным всякого выражения.
У Ребекки перехватило дыхание, как будто кто-то сжал ее внутренностях железной рукой. Мари прижалась к ней, ее голова время от времени начинала трястись. Ребекка обняла Мари, и нижнее белье девушки сразу прилипло к мокрой коже Ребекки. Ребекка щекой прижалась к растрепанным, наэлектризовавшимся волосам Мари. Она поступила так неосознанно, повинуясь потоку чистых эмоций, прорвавшемуся откуда-то из древних слоев ее памяти. Сила материнского инстинкта поразила ее саму.
— Мари, — повторила она.
— Мама, — голосом маленькой девочки произнесла Мари между приступами рыданий. В ее речи слышался сильный квебекский акцент. — Мама, почему ты превращаешься в животное?
Это произошло, когда она спала. В тот самый момент, когда Мари заснула, незадолго перед рассветом, что-то возникло между ней и миром ее сновидений. В ее мозгу тут же мелькнула простая мысль: «Это не мой сон».