— «Мама»?
Тороп наклонился, чтобы измерить пульс Мари. Учащенный ритм. Тахикардия. Бледный цвет лица. Он приподнял девушке веко. Радужка кристально-голубого цвета. «Rapid eye movement,[51] — подумал Тороп. — Смешно: можно подумать, что она спит».
Он открыл маленькую аптечку и быстро подготовился к стандартной инъекции доктора Уйсурова. Сделал укол в локтевой сгиб, продезинфицировал место инъекции с помощью ваты, смоченной в спирте, согнул руку девушки и стал терпеливо ждать.
Мари проснулась через минуту. Открыла глаза, слабо улыбнулась и произнесла усталым голосом, хотя попыталась, чтобы он звучал весело:
— Доброе утро… Вы принесли круассаны?
Впервые Тороп взглянул на Мари не как на подопечную, которую необходимо доставить в условленное место, чтобы получить пять тысяч долларов США.
Она была хорошенькой. В лице появились краски, в синих глазах играл таинственный отблеск.
Торопу показалось, что где-то внутри него, в очень глубоком карьере, как будто тронулся с места мощный бульдозер.
«Очень не вовремя», — мигнул огонек контрольного устройства на приборной панели его сознания.
«Давай врубим программу самоуничтожения», — горланил другой голос.
«Неотвратимая угроза впасть в сентиментальность», — завывал сигнал тревоги.
Тороп со странной улыбкой посмотрел на девушку, и кто-то другой произнес слова, которые он выговорил, еле ворочая языком:
— О'кей. Я займусь завтраком. А вы пока выпейте эти таблетки.
Он протянул ей две капсулы, розовую и белую, — непатентованные транквилизаторы. Развернулся и пошел в знакомую французскую булочную на улице Сен-Дени.
Мари молча расправлялась с горячим «Несквиком» и круассанами. Тороп вернулся домой. Ребекка уселась в гостиной перед телевизором и добросовестно переключала пятьсот каналов, а в наушниках по-прежнему ревела оглушительная музыка.
Мари вспомнила, что «Несквик» и французские завтраки всегда были маленькими островками счастья, которые редко встречались в мрачной трясине ее детства и юности. Она давно знала, что ее сознание населено несколькими противоречивыми личностями. Как будто гигантский экскаватор разрыл пласты сознания, составлявшие ее личность. Ее разум походил на горные выработки под открытым небом, где обнаженные слои разных пород напоминают торт «Наполеон».
Теперь у нее появилась возможность совершать панорамный обзор этих слоев, как будто она разглядывала каньон своего подсознания с высоты смотровой площадки для туристов.
Никогда раньше, даже во времена доктора Винклера, ее сознанию это не удавалось.
Впрочем, у нее не было доступа к последней горной галерее: той, что вела к самой космической машине.
Конечно, это могло быть проявлением шизофрении. Это действительно было проявлением шизофрении, следствием психотического кризиса, который она переживала в этот момент, — «шизопроцессор» был категоричен. Однако ответ явно был неполным. Она знала, что здесь произошло что-то другое.
И это другое не могло происходить…
О, нет, нет, нет…
Мари встала и направилась в ванную неуверенной, шатающейся походкой. Ребекка встревожилась:
— Эй? Мари, с вами все в порядке?
Мари даже не обернулась:
— Не беспокойтесь, Ребекка. Я в туалет.
Закрывшись в маленькой бело-желтой комнате, где чуть раньше появилась ее мать, Мари застыла перед раковиной и стала разглядывать в зеркале свое лицо.
Однажды утром, когда ей было лет двенадцать, вместо ее отражения в зеркале появился жуткий образ, изображение изможденного существа. Его кровеносная и нервная системы были видны целиком, среди скопления каких-то странных веществ. Это существо освещал невыразимый, мертвенный, металлический свет.
Это воспоминание накрепко прицепилось к отражению, которое она регулярно видела в зеркале.
«То, что я сделала, уму непостижимо, — повторяла она себе, — так почему бы не подумать о последствиях?» Пора признать: она совершила нечто отвратительное и за это придется дорого заплатить.
Губы Мари в зеркале произнесли некое послание. Оно появилось в воздухе в виде облака эктоплазмы, говорящей голосом ее матери:
— НИКАКИХ СОМНЕНИЙ, КРОШКА МОЯ.
Мари смело взглянула на галлюцинацию, которая обрела зримую форму в зеркале.
На жуткое лицо ее извращенной матери-матрицы, отныне стремившейся к единственной цели: проглотить Мари и отправить ее в небытие.
— ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ СО МНОЙ ТАКОГО, ЧЕГО Я УЖЕ НЕ ПЕРЕЖИЛА, ДОРОГАЯ МАМОЧКА?
Галлюцинация издала ужасающий смех:
— ТО, ЧТО ТЫ СОВЕРШИЛА, — НИЧТО В СРАВНЕНИИ С УЧАСТЬЮ, КОТОРАЯ ТЕБЯ ОЖИДАЕТ, МАЛЕНЬКАЯ ДУРОЧКА. МЕНЬШЕ, ЧЕМ НИЧТО.
Мари ничего не ответила. Она рассматривала череду образов, оживавших на космическом экране зеркала. Слои ее индивидуальностей, лишенное органов тело, обнаженную память, созданный воображением призрак женщины, которая произвела ее на свет.
Мари прекрасно знала: оскорбительные фразы в ее адрес произносил ее собственный голос.
12
Романенко не сводил глаз с экрана.
В электронной почте появилось новое сообщение. Послание от Торопа, зашифрованное в соответствии с установленной процедурой.
Письмо было лаконичным, но чертовски интересным:
«Мисс 3. почувствовала недомогание. 17-го числа, в 8.30 утра, у нее случился обморок. В настоящее время больше никаких последствий не наблюдается. К вмешательству специалистов со стороны не прибегали. Считаем, что произошедшее стало результатом смены часовых поясов и жары».
Романенко не мог отвести взгляда от ключевого слова. Обморок.
Сообщение о том, что обморок повторился, чуть не заставило полковника подпрыгнуть от изумления.
Здесь крылось что-то важное. Очень важное.
Он набрал на клавиатуре видеотелефона номер доктора Уйсурова и попросил секретаря сразу же соединить его с врачом, поскольку речь шла о неотложном деле.
— Доктор, — произнес Романенко, — я должен как можно скорее увидеться с вами.
— Завтра, около пяти часов, вам будет…
— Вы меня не поняли. Я приеду немедленно.
Лицо доктора резко менялось, притом что скорость передачи изображения составляла восемнадцать кадров в секунду.
— Я… сейчас? Но помилуйте, десять пациентов ждут меня в прием…
— Немедленно, доктор.
Лицо застыло, на нем появилось непроницаемое выражение, и по ту сторону экрана воцарилось молчание, нарушаемое лишь потрескиванием спутниковой связи.
— Спасибо за готовность помочь, доктор, — холодно бросил Романенко и прервал сеанс связи.
Потом надел пиджак, попросил секретаршу отвечать всем, что с ним нельзя связаться, и спустился на подземную парковку. Сел в старенький «ниссан» и помчался к доктору Уйсурову.
— Полковник, чего вы от меня хотите? Как я могу поставить диагноз без осмотра пациентки? — доктор Уйсуров пожал плечами и поднял обе руки в знак полной беспомощности. — Сожалею, но я не астролог.
Улыбнувшись, Романенко протянул врачу лист древней термочувствительной бумаги. Бумага была позаимствована из гуманитарных поставок компании IBM.
— Что это? — спросил Уйсуров.
Улыбка Романенко стала шире.
— Перечень основных симптомов. А также пульс, давление, температура тела и ряд других основных данных.
Уйсуров взял бумагу и, слегка поморщившись, водрузил очки на нос. Он долго читал, что-то тихо бормоча. Потом вернул листок полковнику:
— Те же симптомы, что и в прошлый раз. Вот и все, что я могу сказать.
Улыбка полковника застыла. Он взглянул врачу прямо в глаза:
— Мне нужно знать причину.
— Информации недостаточно. Могут быть десять тысяч самых разных причин. Нужны подробные анализы.
Ледяная улыбка не сходила с губ Романенко.
— Мне нужен список этих причин, доктор.