Она снова окинула его взглядом: с ног до головы, а потом в противоположном направлении.
— Лапуля, вы так же незаметны, как буйвол. Не собиралась на вас наезжать, но если вы не повтыкаете себе в уши веток и не притворитесь деревом — по-любому будете выделяться.
Пам вернулась с шарфом и пачкой писем. Все это она вручила Шпандау, тот отошел в сторонку, уселся под зонтом и принялся изучать и шарф, и письма.
— По-моему, мы подняли слишком много шума из ничего, — заявила Анна. — Может, я просто за что-то зацепилась.
— Нет, — возразил Шпандау. — Шарф разрезан.
— Да и в письмах нет ничего необычного, кроме красных чернил. Лично меня они совсем не беспокоят.
Шпандау копался в бумагах. Горничная принесла и поставила на стол блюдо с бутербродами и кофейник. Пам разлила кофе по чашкам. Анна, по-прежнему лежа на спине, сказала:
— Слушайте, ну это же смешно. Если они хотели всерьез мне навредить, что им мешало? Они ведь были совсем близко. Почему пострадал только шарф?
— Они и не думали вам вредить. Хотели продемонстрировать, насколько близко могут подобраться. — Затем он обратился к Пам: — Думаете, все письма от одного человека?
— Они приходят уже довольно долго. Перед случаем в ресторане стали приходить чаще. Никакой агрессии, никаких угроз, но содержание навязчивое. Как она прекрасна, как много он думает о ней, как хорошо ее понимает — и все в таком духе. Создается ощущение, будто он что-то задумал.
— А откуда мы знаем, что это он, а не она? — вставила Анна.
— Не подумайте, что я шовинист, но женщинам, как правило, не хватает безумия, чтобы проделывать такие штуки. Возьмем, к примеру, вашу сестру. Она бы скорее отравила вас, чем перерезала вам горло.
— Ха! — воскликнула Анна.
— Так вы думаете, здесь все же присутствует сексуальный элемент? — спросила Пам.
— Господи, — протянула Анна из своего шезлонга, — Зигмунд Фрейд возвращается. Да люди тысячелетиями влюблялись в актеров и сохли по ним. Ведь мы же именно этого от них и хотим, а?
Шпандау поскреб красные чернила на одном из писем. Буквы хлопьями осыпались со страницы. Очень похоже на кровь, но он не стал произносить это вслух.
— Большинство понимает, что их фантазии — всего лишь фантазии, — сказал он. — Но большинство — не значит все.
— Почему ты не хочешь признавать, что у нас проблема? — набросилась Пам на сестру. — Какой-то сумасшедший налетел на тебя и порезал твою одежду. А мог бы порезать тебя. Не понимаю, почему ты норовишь спрятать голову в песок?
Анна села.
— Да потому, что не желаю, чтобы моя жизнь пошла наперекосяк только из-за того, что какой-то гребаный влюбленный недоумок подобрался чересчур близко. Буду постоянно держать при себе Чандлера или еще что-нибудь придумаю.
— Эта задача не для Чандлера. А вот у господина Шпандау многолетний опыт.
— Нет уж, благодарю, — отрезала Анна. — Нет. — Она вскочила и принялась собирать вещи.
— Я тебя не понимаю, — повторила попытку Пам. — Что ты творишь?
— Я актриса, только и всего, — ответила Анна. — Просто актриса. И я не отвечаю за то, что происходит в головах у всех этих людишек. Мне дана жизнь, и я не позволю, чтобы какой-то никчемный извращенец диктовал, как мне ее прожить.
— Пятнадцать лет назад, — сказал Шпандау, — вы позировали обнаженной для глянцевого журнала. А потом передумали и потратили примерно половину бюджета страны на то, чтобы выкупить у фотографа эти снимки. А сделал их ваш тогдашний друг, если не ошибаюсь. Снимков я не видел, но уверен — они были шикарные. После этого трудновато делать вид, будто вы никогда сознательно не разжигали чьи-то фантазии.
Анна пронзила его взглядом.
— Господин Шпандау, не думаю, что… — попыталась вмешаться Пам.
— Нет, Памми, — прервала ее сестра. — Давай уж, дослушаем господина Шпандау. А вы переходите к делу.
— Да, мэм, именно для этого люди вроде вас и нанимают меня. Не собираюсь понапрасну тратить ни ваше время, ни свое.
— Я не обязана вам ничего объяснять, господин Шпандау. Не обязана отчитываться.
— Да, мэм.
— Я могу показать вам эти снимки. Убеждена, они не оставят вас равнодушным. Уйма народу согласилась платить за такую честь.
— Не сомневаюсь, мэм. Но удивлен, что вы все еще их храните.
— О да, все еще храню. И время от времени вытаскиваю — когда хочу напомнить себе, каким же дерьмом могут быть мужчины. Глядя на фотографии, я лишний раз убеждаюсь, что никто и никогда больше не уболтает меня сделать то, чего я не хочу. Мои слова не разбивают вам сердце, нет? Вашу нравственность не оскорбляет то, как я зарабатывала при помощи своего тела?