- Я сортировки не боюсь, там, я слышал, как в стародавних тюрьмах людей благородных не унижают, с уважением относятся к товарищам по несчастью, - говорит Иваха, - завтра освидетельствование, анализы пришли: генка чистый. Нога вытянулась почти.
-Да какой с уважением, Смирный, там как в лагере для военнопленных, козье племя рулит, вмиг человека порядочного уронят, он же им как бревно в глазу, -живой памятник их козлячеству, я, если что, на месте подпрыгну, лучше так, - презрительно дымит в волосатые ноздри безымянный двоюродный брат Колька, настолько удобно умостившийся в этой позе чавского эмбриона, что, кажется, может так и пять часов просидеть. А количество наделанных им табачных колец, вообще не поддаётся исчислению.
-А вытчё, пцаны, - тонким голосом щебечет Жора, немного дёргая головой в сторону Ганжура и Вали, и снова припадает к «свистку», вызывая тем самым бурчание Дяди Колька, долженствующее выражать сентенции по поводу отрицательного действия никотина на чистоту Жориного вокала. Между тем, это он сам накуривает Жору.
-Да мы чо, - на пару октав ниже Жориного начинает Ганжур, как будто в чём-то оправдываясь, но его перебивает «укроп», земляк Колька.
-Слухай, хлопцы, шчо я вам кажу,- скрипит красным пожарным ящиком Осип, - что они сами это устроили, грохнули бомбы, продавшись мавпам копытным, щоп це им було неладно...
-Братан, ты извини, что вмешиваемся, но ты чушь несёшь, полгорода портить, тогда бы зарином затравили, и вот все дела, мы вот в четырнадцатом на дээнэре... - доносится из затемнённого угла голос, передавленный из-за удерживаемого в лёгких дыма.
Люди из «восьмухи» не могут спокойно слушать засыпанный хохлинизмами Осиповский клёкот, они вспоминают какую-нибудь войну, и булькают в горлах непонятными терминами, там что-то от «термобарических БОВ-ов», почему-то здесь же упоминается тёсанный из полена и деревянный по пояс сынок папы Карлы, шмели мохнатые, кобальтовая бомба сразу исключается, шестые «РЯхи» отстраняются пока для дальнейшего разбора, ввиду их малого тротилового эквивалента.
Но вот тут парни начинают соображать, что именно вызывает в них пароксизм ненависти, что возрождает к жизни картины и образы, казалось бы давно уже похороненные в могилах памяти. И ТГК[1] здесь не при чём. Все больше они посматривают на пацанов, и прислушиваются к скрипу пожарного ящика.
Того и гляди из угла как кинутся эти лютые мэны, в пятнадцатом году рейдующие в Донецке под тучей осколков, и, надо полагать, от Иосыпа усы только останутся. А под замес попадут все.
И уже невидимым красноватым дымом структурируется агрессия, выстраиваясь в сторону безмозглого «укра».
- Пацаны! Действительно! - декламирует Смирный, пытаясь подавить очаг назревающего всплеска негатива, - Байкал, Око земли, в лужу помойную превратить! Никто бы не смог!
-Та ни, була ядерно атака, шчё вы мини...
-Завали свою засаленную хлеборезку, гарбузник, или тебе не весело станет, - предлагает Осипу положительное решение тяжёлой конфликтной ситуации брат Колька.
Тут в Осипа летят непереводимые бурятские идиомы, и даже окурки, отчего агрессивный туман восьмёрских парней снова утягивается в тень. Парни поднимаются с топчана, и, с хрюканьем отхаркивая из носоглоток слизь, цокают бортами младшего брата Ёжика, давя об него выкуренные до фильтров бычки. Брату повезло больше, - он меньшего размера, сроки его страданий сокращены до полудня, и у него более твёрдая оболочка, поскольку он вырезан из жестяной банки.
-Вы знаетэ, - нараспев произносит Дядя Колёк, в паузах между словами сосредоточенно деля ноздрями никотиновый выдох на две струи, - у меня тесть, шлимазл, пусть ему будет не ладно, с парнокопытными работал, ну, когда их ещё не объявили, и вам щас скажу то, шо вам будет таки не просто это принять до своих ушей.
Ганжур так понимает, что это у них с братом хобби такое, дым отовсюду пускать, и делать из него что-то несусветное. Он пытается повторять, и, бешено скосив глаза на кончик носа, смотрит, одинаковые ли струйки. На колечки у него даже нет претензий.
-Таки вот, - плавно продолжает Дядя, - слыхал я от него, что стену в Зауде заранее монтировать начали, и это прекрасный корм для скотины размышлений, кто не представлял опасности в будущем, вывели из города, потом вернули, я всё сказал. И я буду не Коля Свирийский, если кто-то вам скажет лаконичнее.