Боль, боль. Главное не скулить, не выть главное.
Сквозь туман боли Ганжур видит, как гицели, уже почему-то в белых халатах, приближаются к нему, куски пламени, горелые куски.
Огарок с человеческим именем, (даже со сверхчеловеческим, Ганжур!) почему-то ощущающий себя во сне щенком, которого ненавидит вся сучья стая, может, потому что он не собака, а волчонок, замечает, что приближаются к нему враги, и он знает ВЕДАЕТ, что они сейчас будут ему колоть препарат.
В это время оживает Тетрис, а всегда готовый Ганжурёнок, наблатыкавшийся в этой игрушке до уровня маэстро, с саркастичной миной возлагает руки на пульт управления Ганжуровской реальностью.
Один санитарчик, кидается руку взять, но хер вам, руки там уже нет, - (плита ушла), второй наваливается телом, вернее хочет, но уже ещё пара плит сблестнуло, помогла длинная палка, есть такой! Ха! Второй вырос и настоко тормоз стал, просто хохма, што такое, да ладна, «Ой, полна, полна моя коробушка, есть и ситец, и парча, наранаранарам пам.. С... молодецкого плеча».
А, в сущности, что будет плохого, а может даже не больно будет, там до ночки погожу, а, завижу черноокую - о, от это, две сразу, бонус!
Ганжура как чудовищную извивающуюся рыбу, выброшенную штормом на берег, прижали к кровати четверо санитаров, пятый нашаривает канюлю, свисающую от локтя правой руки, и со злостью (посредством cubitus[12] пациент нанёс удар его в auris) выдавливает в неё содержимое непрозрачного шприца.
Это он им поддался ещё, не захотел бы, фиг бы вам его взять, проклятые сатрапы, есть такое слово, или не слово...
Капитан Шоноев спокойно засыпает, но этот его покой никак не связан с предыдущей борьбой, он думает, что победил, разметал подлецов, или сбежал от них, спрятался за гаражами, залёг на дне высохшей протоки по улице Шульца, но, на самом деле, это он побеждён, свален бригадой санитаров, уколот фенобарбиталом, и теперь просто овощ, убай. И делай с ним что, хошь.
Пока он спит, Валера сидит рядом и на тряпочку собирает с его лба липкий пот. Вообще он ведёт себя до некоторой степени странно, этот Валера, - сострадает к однопалатникам, делится с ними передачами, присланными ему неведомо от кого. А из каких ресурсов питается его доброе отношение к людям на фоне чёрной больничной дыры дефицита гуманизма, кто ж его знает. Среди нервного этого народца, который прогуливается по тонкой полоске между суицидом и безвременным исчезновением в клоаках терры, что почти одно и тоже, он чуть ли не всемирный дурачок, бегает, прыгает, уверяет всех, что это скоро закончится, да ещё и какие-то тетрадки пишет, ну совсем мировой дурачок, тэнэг, одним словом.
Вроде не агорафоб, но как забьётся в пять утра в грязный чулан, что за курительной комнатой на цокольном этаже, так до завтрака его не вытащишь.
Это ведь не его территория, - «посторонним в», а кильдым для персонала, где по жизни умиротворённые дворники, чей дзэн воистину непостижим, прищуриваясь от папиросного дыма, рассчитывают в уме котангенсы наклона швабр, где молодые очкастые врачи, с экзистенциальной тошнотой в горле, связанной с впечатлениями от невиданного количества искусственной человечины, курят тонкие ментоловые сигареты, где сочные ядрёные медсёстры с визгом устраивают тараканьи бега, наивно полагая, что соревнуются одни и те же особи, которым они дают человеческие имена. А почему думают-то. Ну как же, на спине точку лаком поставила, я им ногти на ногах крашу, светло-зелёный, у Насти розовый, и щас накрашено, хотите покажем, а чего это вы такой молчаливый, как Булгаков под морфием, а угостите сигареткой, я с ментолом люблю, а подруга есть, какой бледненький, ой бедненький...
А вот тут, под разгар перекура, со скрипом открывается дверь в инвентарную, и оттуда, как иччи из Нижнего мира, лезет на белый свет Валера. Сразу все замолкают, никому это не нравится, вид у него ужасен. Какие-то волосы засаленные, поломанный подбородок, и кургузый бушлат, и тетрадки под мышкой. Вроде и не сильно урод, есть похуже, но он кивает головой, и... улыбается! Как он может улыбаться? Он, этот ошмёток, которому скоро конец!? Этот мутант, животное, вражина проклятая! Анимал! Мы и то грустные! Нам зарплату задерживают, у нас в продларьке памперсы кончились, нас начальники ругают! А он. Улыбается. Скотина.
Из-за этих мыслей, вернее от одной на всех, пролетевшей по головам, прогудевшей ветром в пустых разнокалиберных ёмкостях, выставленных по росту наподобие флейты Пана, в курилке наступает дисбаланс, все начинают гасить сигареты, прижимаются к стенам, словно нарушитель спокойствия болен проказой, и в этой кромешной тишине Валера как через замёрзшее лесное царство проходит до начала лестницы, отворачивает на себя крашеный пласт железа, и долго собравшиеся в бункере в угрюмом молчании слушают тяжёлую поступь Годзиллы, хотя, на деле, это всего лишь мягкие шаги пациента еле слышно стихают где-то наверху, где для него начинается новый день, радостный и наполненный событиями.