Там, наверху, Валера с неугасимой улыбкой проходит мимо дверей с номерами, здороваясь со встречными пациентами, потом берёт в своей палате зубную щётку и пасту, и идёт в бытовку, где фыркает, как бегемот, обливаясь холодной водой. А потом, растираясь докрасна жёстким полотенцем, мимо подвывает утренней песне Жоры, летящей по коридору неведомой экзотической птицей.
Энтузиазма в нём хоть отбавляй, носится по коридорам целыми днями, да ещё ладно бы, а то в соседние корпуса наведывается, на улице сидит, на скамейке книжку читает. Ганжур только как ходить начал, один раз всего в прогулочный двор вышел, хрюкнул, плюнул на серый бетон, и только его и видели. Не понравилось ему это свинцовое небо, помнил он какой-то скафандриальной памятью, что оно способно породить.
А Валера вообще, как про него брат Колька говорит: «за любой кипишь, кроме голодовки», шутка ли, под конец декабря новый год решил устроить, подбил идиотов с нейры, так они зелёные пластиковые бутылки три дня по корпусам собирали, всем скопищем резали и вязали нитками. Про то, какая из этого «ёлочка» получилась, лучше не рассказывать, убай.
Ещё он ходит к «острякам», в левое крыло корпуса Ц, в простонародье обзываемого «радик». Оттуда, из «остряка», когда-то перекочевал и Ганжур, переставший беспрестанно высовываться из своего тела. А зачем же Валера туда ходит? Да он же всемирный дурачок, убирается там, наверное, помогая саникам, пока они его оттуда не выгоняют по причине позднего времени. Вот и сейчас приплёлся, ночь уже, под мышкой тетрадки, лицо грустное, пальмовые волосы всклокочены, глаза дикие. Наверное, очевидцем был, как очередной остряк сменил бардо, а для людей сострадательных, вроде Валеры, это невыносимое зрелище.
-МАМА! - орёт кто-то из угла, - ПОМОГИИ!
Сразу отовсюду обрушивается шквал ругательств разбуженных, с огромным трудом отгородившихся от страшной реальности стеной сна, а Валера кидается на крик, и, как действительно, «мама», успокаивает орущего, гладя его по голове.
Ну что, понятно, кто орал. Чина Павлов, один день назад из «псишки» перевели, парню двадцать, а всё мамку кличет. Весь целый, руки-ноги на месте. А что не так-то? Да, наверное, сон плохой приснился, что анимал, что шерсть между пальцев растёт.
-И зачем те, Валёк, эта фся канитель, ты чё, мать Терезу корчишь? - скаля дёсны, скупо оботкнутые жёлтыми съеденными зубами, спрашивает Валеру Алдар, щелчком засвечивая маленький зелёный абажур на своей тумбочке, - им или кабзец, или жыть будут, а те-то чё с этого, на, бушь?
Протягивает мерзавчик «болтанки», свободной рукой вынимая ириски из полочки на закусь.
-Понимаешь, Ал, у меня философия такая. Главное не для себя жить, в первую очередь для других. Так нам Гаутама завещал, - взращивайте в себе всеблагие проявления бодхичитты, сейте семена добра, но это вторая причина. А на самом деле, мне просто тяжело это видеть.
-Да чё ты говоришь, какой Готама, где он среди этого? - поднимает брови Алдар, - Пощиму не спас? Чё он квовошадн такой?
-Значит на то были свои причины, для чего-то пришлось пожертвовать многим, но всё предопределено.
-Дайк тож фкинусь, вот ты ради этого живёшь, штобы помогать другим, а тебе-т кто помок?
-А что, никто не помог? Я жив, могу ещё что-то делать, чем-то послужить этим несчастным.
-Зверькам тоже?
-Это же живые существа, какая разница, такой этап развития у них.
-Ты тут потишэ ори, а то к следакам поедешь как небла... ебла.. безнадёфный элемент, я-то вкурсях, ты тожы покуролесил, а?
-У каждого святого есть прошлое, у каждого грешника, - будущее!
-Я тебе тсынкану одну фишку, Фалерио, - ты на нивнюю куриуку в тсоколе не ходил бы по утрам, там на тебя уже пара медсёстер вуб точат, это же для перфанала. Нафа - внаешь где, четвёртый этаж пряма.
В памяти Валеры всплывает одна пикантная история, один жесточайший «конфуций», как он про себя называет подобного рода фейлы, как он застал в инвентарной дрыгающееся сёстринское тело, сладострастно покрываемое молодым врачиком. Так ему стыдно стало, будто это его самого поймали за этим бесстыдным актом человекофилии.
-Да почему, официально запрета ведь нет, я там очень люблю бывать, там - покой. Особенно по утрам.
-Фматри, я тебе тсынковал.
Пока они разговаривают, накрывшись матовым зелёным светом как сказочным дымом, мало-помалу к ним подтягивается от бессонницы страдающий народ. В палате двенадцать человек, а вчера Чину ещё из неврологии перекатили, иуду проклятого, орёт, козёл, среди ночи, Алдар-то вообще звука не издал. Хотя походил на суповой набор, когда его в Загорском отколупали. За герасимом на точку шёл, подтряхивало малость, а барыга моросил-гасился, от босоты крысил, нам чужого не надо, своё - завсегда заберём.