То будет талисман и подарок мужу, когда его выпишут, и, конечно же, оправдают, пушистое полотно будет греть его шею. Спицы снова в руках, до рассвета далеко, и жена, чувствуя в своей душе вялый покой, уже собралась открыть рот и начать петь только одной ей понятные песни, восхваляя небо за возвращённое счастье, как неблагодарный её муж сто шестидесяти сантиметровым руконогим червём убого вдруг отогнулся от кровати и сказал:
- Не охота мне, ты пела щас чтоб.
Потом поднялся, и, скользко извиваясь между койками, нырнул в дверной проём, исчезая в коридоре.
Юрий Эрдынеев задержался за документами, и поэтому ещё не дома, а мы, благодаря Ганжуровским прозрениям, почти уже точно знаем, что это за документы, и понимаем, что эта его задержка не спасёт полевого хирурга-сборщика от луидефюнесных мужиков, но, надо отдать должное пациенту, Ганжур обязан хотя бы попытаться, и вот он, бухая в пол эбонитовой тростью, вырастает на пороге кабинета.
Чёрные зрачки, составляющие умный взгляд, затуманиваются и увеличиваются, это Юрий Эрдынеев поднимает голову и через стёкла очков смотрит на вошедшего несколько удивлённо.
-Ааа, Шоноев? Здравствуй, - радушно улыбается он, закрывая тетради, - ну проходи, садись, и извиняться брось.
«Эта песня такая», - про себя думает врач, и собирается сказать это вслух, если его поздний вечерний гость пропустит по новёхонькому лицу хотя бы подобие ряби недоумения, но тот или слишком глуп или крайне невнимателен.
- Юра, - усевшись на стул напротив, говорит невнимательный пациент, пока «Юра» пристально рассматривает его лицо, отыскивая изъяны, чтобы если что отругать завтра пластиков из челюстно-лицевого, но, кажется, последним повезёт, и в этот час непонятна причина их везения: то высокий профессионализм специалистов или тяжёлая карма Юрия Лудуповича.
-Слушаю тебя, Шоноев.
-Сказать хочу тебе вот что я, надо ехать тебе домой, не приходить даже завтра послезавтра и.
-Что такое, Шоноев, что ты говоришь?
-За личиной друга и ученика другой скрывается, а день и ночь на земле не равны бывают.
-Шоноев, что за галлюцинации, ты о ком?
-Паашка, сучий сын.
-Шоноев, ты бы шёл в палату, скоро поверка.
-Говорю тебе серьёзно я, так как тебя против задумал недоброе он.
-Шоноев, извини, мне работать надо.
Ганжур, покачивая головой, поднимается со стула, и, ни слова не говоря, поворачивается спиной к врачу, видя раскрытую дверь. Глупый доктор, не умный, да ещё и грязен на руку, а раз так, то почему он, Шоноев, обязан тут лбом в стену биться, не будет он, убай, не станет.
Из-за левого косяка осторожно высовывается пол-Паашки, перевеся на локте верёвчатые папки. Не заходит, ждёт, пока выйдет посетитель.
Места хотя много, хватит разминуться с Ганжуром и целому Паашке, но пациенту с поведением провинциального мужлана, на которого нет никакой культуры, очень хочется, чтобы у него плечо сейчас выросло. Он даже без всякого текста, одними эмоджи забрасывает просьбу об этом внутрь себя, к самому Yндэру, но там как всегда - полная безучастность. И тогда пациент прибегает к традиционному варианту - без всяких там врезается плечом в Паашкину сухощавую грудь. Вот же подлец, головар проклятый, и это ко всему ещё тем плечом было проделано, в котором Паашка сам клавикулу крепил, акромион как у младенца вышел, а лично Юрь Лудпч отметил высокий уровень работы.
Паашка поднимает с пола рассыпавшиеся папки, и пунцовеет под очками.
-Шоноев, это что такое? - басит Эрдынеев, - немедленно вернись!
Но Шоноев, плевал на вас, глупцы, он уже спускается по лестнице, на свой этаж, безразлично грея ладонью эбонитовый набалдашник трости, вырезанный в виде головы монаха - подарок Юры.
«Всё равно тебе не долго осталось, хотя ты хирург с большой «Х», и даже через букву «И», - умно думает он, в то время как коридор выруливает перед ним из-за угла, наплывая на глаза сужающейся прямоугольной трубой с неодинаковыми стенками, которые выравниваются по отношению друг к другу, по мере того, как обладатель этих глаз выходит на центр.
В палате номер пятнадцать уже темно, - свет убавили по распорядку, но возле Ганжуровской кровати теплится бра из дымчатого стекла, Целмэшка, свесив голову на грудь, спит на стуле, вязанье выпало из её рук, на шее отчётливо проступают позвоночные косточки.
-Нук, давай мая, тих-тих, - кряхтит Ганжур, и за подмышки сваливает сонное тулово на свою кровать. Аккуратно закидывает ноги, накрывает их одеялом, на подушке поправляет голову, сгребая в горсть чёрные волосы, и, наступая на пушистый шарф, идёт к Валериной шконке, хотя отдаёт себе отчёт в том, что, возможно, в последний раз видит свою жену так близко. Он, конечно, глупый, но не до такой степени, чтобы не понимать, что это благодаря именно доктору Цэлмэшка всегда рядом, а вот откуда ни возьмись, наедут мужики в шинелях, шапках и с топорами, увезут доктора, и не будет Цэлмэшки.