Возле Валериной кровати недальновидный быдло-пророк присаживается на фанерный стул, и ёрзает задом как-то по-собачьи, туда-сюда вращая головой, и вроде собирается прищёлкивать зубами, словно его кусают невидимые комары.
Валя или спит, или делает вид.
Ганжур два раза прочищает горло, хотя в этом нет необходимости.
-Хорошая у тебя жена, хубун, - наконец лениво шевелит губами Валера, когда его друг пытается раздавить задницей стул, хотя, известно, что так даже ежа не убьёшь.
-Слышь, Валь, покурить чтоль, - чрезмерно забрасывая свою фразу мягкими знаками, произносит Ганжур.
-Ну, пойдём, покурим, - отбрасывает Валера одеяло в сторону, и, сунув ступни в розовые тапочки с мордами измождённых слоупков, которые вопреки своей природе никак не гасят скорость его передвижения по госпиталю, опирается на нержавеющую спинку кровати, нашаривая правой рукой на тумбочке сигареты. Потом накидывает на плечи потёртый бушлат и дёргает головой в сторону двери.
В курилке тускло светит аварийка, забранная в проволочный цилиндр, - после отбоя запрещены все передвижения внутри корпусов, друзья-куряги очень рискуют, но желание разговаривать через затяг сильнее страха наказания. Потому что только в таком разговоре рождается качественная мужская истина, изрекаемая в непередаваемые моменты, когда ты остался жив после атаки, и теперь давай закурим товарищ по одной. А в обычном же, бездымном виде, истина эта бледна и прозрачна. А Валера ещё и бутыль с отвертоном взял, наболтаха так себе, но ничего, если литру в одну каску выдузить.
-Чё-то страшно мне, Валь, - елозит кадыком Ганжур, обильной слюной счищая остатки «отвёртки» с обратной стороны горла, - завтра доктора заберут. А волосы хочу я.
Валера мягко смотрит на плешивую голову своего собеседника, отнюдь не собираясь спрашивать, откуда он про доктора взял, и уже тем более объявлять его за галлюцинирующего.
-Никому не просто, хубун, - говорит он, и, делая губы овалом, выталкивает из полости рта серо-синий корявый клуб, (косит под братьев) а потом обильно заливает окурки в пепельнице зеленоватой слюной, - в отвертон много ревеневого морса нахерачил, кислый, нохэ.
-Вот мне скажи ты, - Ганжур затягивается до зелёных искр в глазах и через презрительный амбушюр беспорядочно задымляет близвисящий воздух, - кто во всём где в этом? В городе рулит кто, парнокопытные? Мы теперь кто? За кого тащимся? Что будет дальше?
Испытующе глядит любитель засорять речь излишествами пунктуации, но не ждёт, что ему ответят, некому ответить-то, Валера запаян с ним в одном подвале, задавлен, завален одними камнями, и, конечно же, ничего не знает.
-Политика - это лишнее, хуба, чего ты никак не успокоишься, тебе повезло - жив остался, жена не бросила, что тебе надо?
-Понимаешь, Валь, бессловесная не скотина я, жить не могу днём одним.
-Мне об этом трудно с тобой разговаривать, хубун, я сам не скотина, я вот в тетрадь пишу все вопросы к самому себе, дневник веду, понимаешь, но ответов всё равно нет, вселенская правда разомкнута в одну сторону, а поэтому, давай вон глотнём лучше, там осталось.
Друзья, состраивая друг другу кривые рожи из-за реакции вкусового аппарата на щавелевую кислоту, по очереди мнут за бока бутылку, она недовольно трещит.
-Ты отсюда не думал сбежать? - спрашивает Ганжур, - рассказывал с микрохирургии один мне, что были какие-то военные там, приехали игээсники за ними, а уже их след простыл. На улицу вышли, там между корпусами, а дыра в заборе ведь есть.
-А куда бежать-то? Куда? - вопросом на вопрос отвечает некультурный Валя, - ну покинешь ты территорию, и что? Ты же даже не знаешь, что там, охраняют или нет, а прорвёшься дальше, а вдруг там уже ничего нет, вдруг есть только то, что вокруг тебя?
-Ну это ты гнёшь, Валь, люди есть же, оправданные, тот же Смирный, записки доходят, нормально что всё, город пострадал, есть, но жизнь продолжается, - озабоченно смотрясь в Валеру, как в зерцало мудрого, несбалансированной скороговоркой выпаливает Ганжур.
-Да, я читал сам, у меня друг есть, в Чите. А помнишь, мы имели беседу с одним мужичком из пятого, химик он или ещё кто, он тогда сказал, что заряды были какие-то навороченные, новые, что они вообще не сильно заражают? И что специально эту иллюзию поддерживают среди нас, чтобы рваться некуда было, преследуют цели, чтоб мы были как покорные агнцы на закланье.