-Фафучи укаф, -- сипилявит Алдар.
-У?
-Укаф.
Зафилософствовавшийся Ганжур послушно поднимает обсыпанный край рукава тельняшки до локтя и снова замирает, зачарованный ощущениями.
-Эта офобая отрава, полухимия, не то фто феню тебе фтавили, я тебе вдесь сдавлю, у тя вены-то децкие, палетели.
Ганжур не чувствует, как игла пробивает кожу, как «отрава» втекает в «децкие» вены, он в круговороте этой странной инсталляции, где центр всего - он, неподвижный, независимый, незыблемый. Высадившийся на берегу Вечности.
Вот в круговорот уже втягиваются вещи, находящиеся ближе к нему, - скамейки, устелённые всяким барахлом, стены, красный пожарный ящик, не слезая с которого улетел в терру свидомит Осип, переполненные пепельницы, всё разрастается, каким-то чудом оставаясь в прежних размерах.
Ганжур понимает, под что подделывается эта галлюцинация, под миры, из которых его ни за что ни про что изгнали, но до того уродливо и несовершенно подделывается, что ему становится смешно.
Он снова, как в том сне про Лексеича, начинает сотрясаться животом, и, задирая кверху качественное лицо, несколько раз зычно хакает и бьёт ладонями по ляжкам, притаптывая расшнурованными ботинками по полу.
Рядом проявляется рожа Алдара, будто набрызгиваемая баллончиками краски на кирпичную стену. Но это ещё что, - рожа замедленно выталкивает через беззубый рот слова:
-Чё-оо-о, еееесссььь коонтааакт?
Ганжур не отвечает, он упоён осознанием того, что он - мыслящий треугольник-смайлик, а в варианте три дэ - неподвижно вращающийся конус с игрушечной натычкой счастливой головы.
Он уже не знает, чему и кому верить, тут вращается, он, или мир вокруг него, и вдруг понимает, что всё это ерунда, и надо просто лететь.
Он отрывается от пола и летит, выпархивает в окно на четвёртом этаже, и воспаряет всё выше, видя внизу расплывающиеся корпуса госпиталя, потом зимняя Комушка машет ему на прощанье собачьими хвостами дымков из печных труб, а вот он уже над городом, с высоты демонического полёта ядерного чудовища, белыми шарами когда-то пробившего через бетон пещеры в Нарак, созерцает кривые трещины улиц, обставленные коробками многоэтажек, видит серую ленту Уды, грязную и извивающуюся.
Он разводит руки в стороны пытается имитировать размах крыльев демона. Правая рука - посёлок Восточный, крыло задрано, стадион имени Жанаева, левая рука - Пристанская. В центре слева направо, Батарейка, Стрелка, Мясокомбинат, если соединить точки, получится гигантская дабл`ю. Всё правильно, дальше - выше, городок Редривер всё больше удаляется, мерклая зелень лесмассива сжимает его, мнёт, вот уже слева и сверху - скользкий бок Байкала, потом снизу синева океана заполняет весь обзор. Тут вся планета улетает в темноту, а Ганжур увеличивается до таких размеров, что в данном случае бессмысленны всякие рассуждения о пространстве и времени. Единственное, что можно сказать: ему кажется, что он сделан из ничего и лежит нигде и никогда.
Но теперь начинается обратный процесс. Ганжур уменьшается. И через какие-то несколько секунд он уже беспокоится, как ему на такой скорости угодить в окно, угол-то не тот, не по уровню, убай, а надо ещё попасть вон на ту кровать, вон в то ряскоряченное на серой простыни тельце какого-то увечного, не то моряка, не то бомжа, с тщательно зализанными кучевряшками на плешивой голове.
Где-то на третий или четвёртый раз этого бредового действа, Ганжуру начинает казаться, что это кто-то просто балуется у него в голове интерактивной картой, или... да нет! - дышит им, как воздухом, курит его как сигарету, вот когда докурит и забычкует, будет плохо.
Урвав у злой реальности это хулиганство, наш субъект ничуть не жалеет, убай, его можно понять. Пока его тело лежит на кровати, мешком с дровами утащенное Алдаром в палату, он сам бегает в криптодетстве по Дарханскому рынку, или на надоме в Чойре ворует жирные хушуры, а, может быть, засучив до колен штаны, удит на мормышку скользких налимов в Керулене, в общем, не заморачивается. Он - ребёнок, для которого нет войны, нет этого мерзопакостного госпиталя, не надо ни о чём тревожиться. Можно инсценировать прочитанные книги, чем он сейчас и занят, постановкой Гулливера. Над головой закрывается обложка, это теперь небо. Наезд на остров, на земле лежит человек, привязанный к ней миллионами верёвочек. Ганжур смеётся, он представляет, как он сейчас будет освобождать Человека-гору, распинывая маленьких уродцев, как видит, что в роли Гекина Дегуля ни кто иной, как Валера. Валерино лицо искажено страшной болью, неестественно распахнутые глаза залеплены какой-то белой болотной хмарью, наподобие той, что остаётся на краю ванны после спуска воды. Валера пытается пошевелиться, но ему не дают это сделать тонкие, с волосок, верёвочки.