«Валька, я идуууу, йеху, йеху»! - кричит Ганжур и как муравьёв собирается жечь лилипутов, включая суперджедайский меч, но вдруг его пронизывает такой страх, что его самого как бы парализует. В форзаце его фантазии появляется внешняя брешь, через которую кто-то заглядывает. А что такого страшного? Ну, как же, если Ганжур сам размером со вселенную, тогда чей же это глаз? И тут вдруг этот снаружи обложки начинает моргать, отчего реальность то исчезает, то появляется, а потом воет сигналом подъёма.
Ганжур открывает глаза и хватает ртом воздух. Всё в порядке, всё на месте, нулевой недоструганный мирок, тоже тут во всеоружии, в полном составе. Но всё же чего-то не достаёт в это мирке, вернее - кого-то. Ганжур поворачивает голову и видит пустую Валерину кровать.
-Вы чё ска, олухи, где Валера? - почти с ненавистью спрашивает он у всех и одновременно ни у кого.
-Тю, поц, не делай нам голову и замолкни свой рот, твой Валэра, напрочь презрев обчество таких достойных мужей как мы, уже пять часов как тому, опустился на нижний уровень, не забыв захватить свои свитки. Да и отстань ты от человека уже, может, он мечтает об одиночестве.
Ганжур встаёт и, просунув ноги в стоптанные берцы, бежит в коридор.
-Ганя, на тя харчи брать?!- кричит ему вслед Андроник Пак, но замолкает, не будучи услышанным.
Ганжур как угорелый проскакал через три ступени на первый этаж, там обогнул колонну опоры и, зажмурившись, словно в некий «Элизм», нырнул в проём. Как бы Валера не святой, но и в ад его не за что. Поэтому Ганжур так называл пристанище Валеры. В круге первом. Букв не хватает, потому что на лит-ру не ходил, курсант недобитый.
На цокольном этаже, в зловещей тишине и гнусном полумраке, будто СВЕТ И ЗВУК вечно замышляющих против тебя подлости, существует глухой курительный бункер, куда прячутся дворники и полотёры, куда ходят курить и обтачивать свои лясы медсёстры и врачихи. Валера любил бывать там даже больше, чем на улице, облюбовав каморку для инвентаря в правом дальнем углу. Ганжур точно знал, что он там, он даже забыл всю эту ночную «хулиганку» с Алдаром, и немного удивлялся, чего это его покачивает. А как же, всего лишь восемь часов прошло, хрен его знает, чего эта беззубая жаба туда намешала, нашёл, с кем связываться.
Таракан Василий, модный и креативный, гордо разблёскивающийся светло-зелёным пятном перламутрового лака на спине, продолжал свой путь победителя по жизни, с достоинством пересекая рифлёный лист металла, (на самом же деле движимый одним лишь инстинктивным желанием бежать, прятаться, гонимый непримиримым ужасом смерти), как его этот путь был внезапно прекращён стоптанным каблуком офицерского ботинка, отлитым на костромской фабрике в другой эпохе. И, трепыхаясь в агонии, будучи не в силах оторвать от металлической поверхности свои раздавленные внутренности, лидер Василий, несомненно, проклинал свою поганую жизнь, ферромагнетики, синтетический каучук и фабрику «Косфо» вместе с нормой № 4, но, скорее всего, нет, и просто умирал.
Сгрохотавшись по гулкой железной лестнице, Ганжур с тяжёлым предчувствием распахивает металлическую дверь в бункер, и сразу видит своего друга. Валера лежит в неестественной позе, запрокинувшись, грудь слишком высоко высовывается из краёв бушлата, на шее - ремень, из-под свёрнутой набок как у мёртвого голубя головы высовывается чёрно-бурая дрожащая лужа. Она такая, какой кажется в свете подвальной лампы, - если обмакнуть в неё палец и убрать, то потянется тёмно-красный шнурок.
-Валь, Валь, Валь, я спасу тебя, спасу, - по-бабьи причитая, медленно приближается к Валере Ганжур, и уже понимает, что случилось непоправимое.
Вокруг рассыпаны листки, избыточно заполненные Валериными каракулями. Тут и там обложки, корки, бесформенная одежда, словно вырастающая из решётчатого кафельного пола, вылезающая из него, что твои зомби из разрытой могилы. Один тапочный слоупок, раззявив розовую пасть, горестно взывает к потолку с левой ступни Валеры, второй клал на все эти предрассудки и погрузился мордой в кровавую лужу, и пьёт, тварь, безостановочно пьёт ведь!
Зачем разделся до белья эстет Валера, непонятно, в бушлат залез - было холодно умирать, но хоть бы штаны оставил, потому что его безволосые ноги торчат теперь из обрубков семейских трусов слишком обескровлено, без всякой попытки предъявить доказательства, что в теле ещё теплится жизнь. За три метра видно, что Валера уже не жилец.