-ахоаоаоахо, аххшш, оохххх, - шипит в горле трубка, из неё вытекает холодок. Приятный. Но трубку вытягивают, как червь скользко выскакивает она изо рта, оставляя на подбородке тонкие струйки слюны.
И ведь знал он, глупец, что в том предпоследнем пристанище уже ничего живого не осталось, только необъятные количества бессодержательной материи, гравитонные новообразования, до полной неподвижности притянутые к абсолютной тьме, но всё же малодушно искал за ве́ками укрытия от новой реальности, пока, наконец, в последний раз не убедился в безжизненности покинутого пространства, и тут понял, что ему теперь предстоит жить здесь, - в синей мертвенной мгле.
И он уже бесстрашно и с полным осознанием всеведающего, окинул внутренним взором зыбкий мир, нищенски дрожащий в ужасе у его ног, мир невежества, в который если ухнешь с головой, то потеряешься навсегда. И есть только один шанс из тысячи, что тебе удастся вспомнить хоть бы маленькую толику того, о чём ты думал, стоя на краю обрыва, перед тем, как помахав руками, чтобы остыло тело, совершить последний прыжок, оказываясь там полностью.
Твёрдые текстуры ощущений, кристаллическая решётка боли, создадут опору в решающий момент последнего витка событий в водовороте исчезающих суток. Ты больше не будешь этими обломками, этими щепками, прокрученными вокруг себя множество раз, а после засосанными в вымоину безвременья. Ты останешься где-то распяленным на сетчатых фильтрах, как от трупной эмфиземы надутым до безобразия и даже чуть позеленевшим, но это позволяет не утонуть до срока, не сгинуть в пучине.
Но, на самом деле, он просто устал. Устал от своей роли слепнувшего зодчего, устал от того, что ему не дают насладиться плодами его труда, выгоняя всякий раз в новую разруху, не забывая сопровождать акт выселения увесистым пенделем по чемодану с инструментарием. И вновь камраден Ганжур побитым псом послушно ковыляет дальше, волоча за собой как великий дар деградирующий миг от мига луч калибровочных бозонов.
Он устал.
Буддхическое тело, атмическое тело, эмоциональное тело, сколько там ещё этих тел? Похоже, что древние книги врут, и их там неисчислимое количество. Ну вот, теперь понятна причина падения, ты сам захотел этого, кодируя нулями и единицами каузальную оболочку, оплетая тонкими трубками пран, эмоциями и ощущениями сновидческого полёта астральную, а уже хирург стянет нитками этот последний кусок мяса, который некоторые считают собой, хотя это всего лишь гроб.
-Ганжур, вы меня слышите? Пошевелитесь.
Голос уже не казался отвратительным, он был приторным с кислецой, словно в набитый шоколадом рот сунули ложку засахаренного клюквенного варенья.
Он пошевелился, но слышал ли он? То, что на внешнем языке называлось «слышать», для него значило «ведать». Он ведал, как комок воздуха, пройдя через гортань медсестры, собрав на себя в полости рта окислившиеся частицы непереваренного мяса, чеснока, чего-то ещё, выдохнулся наружу и ударил в его ухо. Он ведал, что медсестра потеряла всю семью, сгоревшую заживо в Загорском посёлке, что-то в выдыхаемом ею воздухе было скорбного, злобного и ненавидящего.
Ещё не до конца осознав факт, что голос, изгадивший его многоступенчатую вселенную и принадлежал этому призраку с завязанным марлей лицом, тощему, плавающему в сизом мареве, умеющему из воздуха делать такие гнусности, Ганжур увидел, как из обрубка рукава выкрутился некий веер.
-Сколько вы видите пальцев? - спросил голос, потряхивая веером.
Вопрошаемый пустил струю воздуха, заостряя её во влажном от сукровицы рту посредством прикосновения непослушного червеобразного отростка к обратной стороне верхних зубов, в конце не забыв оборвать губами, одновременно сжав до баса связками.
- Семь.
Наглые происки диспарантности, отвратительная конвергенция, не восстановленные до конца глазные нервы изволят с фокусом шутки шутить.
Что-то спереди и очень близкое морщится, с болью в переносице, с хрустом падает давление в стекловидном теле, из-за чего фрагменты веера прячутся друг за другом и теперь их:
- Два.
-Хорошо, Шоноев, можете сесть.
Но вы не понимаете, Шоноев не может. Всё его тело в результате неисчислимых операций было словно прошито проволокой, при попытке подвигаться тянет куда-то вбок, рулевые тяги частично разрушены, привода не везде работают. Ганжур жалеет, что у него нет хоть крупицы того жёлтого масленого Цвета, звучащего всё менее оглушительно по мере загрязнения восприятия, Цвета которым он так бездумно разбрасывался, и от которого теперь осталось лишь тусклое шипение в правом ухе.