ГОЛОГРАММЫ
Так что Мантень, возвращаясь со службы, всякий раз вынужден был созерцать эту красоту, на контрастах режущую по живому его человеческую совесть. И какие бы сентенциалии и философские максимы не произносил он про себя в минуты слабости, когда человеческое добродушие подтачивало в нём кредо государственного мужа, какие бы мантры на латыни или италийском не активизировала его память, желающая показать тщетность мира, как о том писали так любимые им архаты гелонг Вёрджил и его хуварак Алигьери, побывавшие на нижних границах Кам-лок, грустно ему было всегда.
А встречая сонную толпу, полузадушенную дурной трёхчасовой постановкой Турандот, вглядываясь в эти оплывшие лица, скользя взглядом по дорогой одежде, он видел их всех ступающими по тонкому льду, отделяющему от жуткой судьбы тестируемых. Казалось, ещё несколько шагов и они уйдут под асфальт и окажутся на сборном павловского сортировочного лагеря, где человек по фамилии Страпилов будет ломать им пальцы, сажать по трюмам, бросать в звериный пятьдесят шестой блок, где они или сами станут зверьми, или умрут. А иногда первое означало второе.
Ему думалось, что такое расположение объектов было спроектировано с неким умыслом: театральная площадь, поющие неоновые фонтаны, сто метров восточнее фуникулёры - ветка надземной кольцевой, по которой комфортабельные вагоны уносят счастливых горожан в центр, а полкило шагов на юг, и - корявые офицерские трёхэтажки, за ними пятиметровый забор павловского сортира, грязь, кровь, смерть. А ещё южнее: километры сетки рабица, пенобетона, тонны стальных листов. Десятки пропускных пунктов, откатные шлагбаумы, безликие сфероголовые хуруулы, будто приросшие к пулемётам и гранатомётам, а ещё дальше: выжженная земля, отравленные леса и развалины, скрывающие полуоблезших существ, ещё не забывших своё людское. Ночами покидают они свои норы и с ненавистью разглядывают из тьмы пересверкивающие неоновые огни Города Людей, покрывая окрестности нечеловеческим рёвом по утраченному навеки...
Мантень каким-то диковинным ключом открыл маленький гаражик, притулившийся возле подъезда его офицерской трёхэтажки, снял с подзарядки двухместный электромобиль класса Juke, похожий на застеклённую полусферу на колёсах, и выехал в нём на дорожку.
Остановился, поднял двери, повисшие будто крылья у сломанного пластмассового птенца, вышел, помог сесть Целмэге, а сам закрыл гаражик и взошёл на крыльцо. Отсутствовал он минут пять. Когда вернулся назад, на нём вместо ОСОЕшной бекеши был элегантный полушубок из дублёной кожи, а глупый картуз сменило приличное норковое кепи. Человек да человек, только зарос как Карабас, и топор зачем-то с собой носит, наверное, и спит с топором.
-Миледи, - сказал Мантень, влезши в полусферу и опустив за собой дверь, - наверное, вы - великая певица, и не удостоите такое ничтожество, как я, ни одной фразой вслух, в таком случае, нарисуйте, куда мне вас везти.
С этими словами он достал большой блокнот и шариковое перо.
Цэлмэг по-птичьи наскоро что-то начертила на первом листе. Мантень опустил туда бороду, кивнул и тронулся.
Кургузый электромобиль как жук-колеоптерус со стеклянными надкрыльями упрямо карабкался вверх в сторону посёлка Горький. Сначала пропали высотные дома, сменившись более скромными постройками, затем исчезли офисные и административные здания, какое-то время попадались четырёх- и трёх-этажки, но вскоре закончились и они, а когда за горбатыми утёсами осел Кадам Гэр, золотой храм Кадампы, сверкающий неоновыми огнями, электрожук уже затерялся в беспорядочном конгломерате унылых бараков Южного дистрикта.
ГОЛОГРАММЫ
Возле одного из них Мантень остановил. Сверился с рисунком. Помолчал.
-Мне кажется, я начинаю понимать кое-что, - чуть погодя сказал он, - я сочувствую вашему горю, я чем-то могу вам помочь?
Ночь сгущалась за стеклянными параболоидами дверей, как будто кто-то сыпал сухие чернила в и без того тёмную аквариумную воду.
Цэлмэг сидела без движения, нахохлившись как птица.
-У меня для вас кое-что есть, - сказал Мантень и полез куда-то под сиденье. Вынул красную коробку, перевязанную зелёным бантом, а другой рукой достал из бардачка бутылку вина.
- Шатю дю ляма́хк, тринадцатилетнее, - не без гордости и с долей удивления прочёл он этикетку. Можно было подумать, что он только что случайно нашёл бутылку, - я помогу вам всё это занести.
Он кнопкой поднял двери, вышел, и, держа подмышкой бутыль и коробку, подал Цэлмэге руку. Она отодвинула её плечом и выскользнула наружу.
Пока Мантень опускал своему жуку надкрылья, Цэлмэг уже оказалась возле подъезда общежития. Она дёрнула за ручку разбухшую ото льда дверь, и уже было хотела исчезнуть в проёме, как вдруг ей стало жалко Мантеня.