Ганжуру грустно, потому что доктора Юры больше нет, и никто ему не пересадит откуда-нибудь из подмышек луковицы. Нашёл, тоже, о чём печалиться, убай, из-за каких-то кустиков на черепе, когда этот череп в ближайшее время может быть легко отделён от толстой шеи дамокловым мечом, в смысле, топором, давно уже занесённым над плешивой бестолковкой. Но он всё же грустен, и поминутно заглядывает в целмешкину пудреницу, на крышку изнутри приклеен кругляшек зеркала, не могущий отразить вкладываемую в него печаль, потому что влазит только один глаз, правый или левый, слишком отъел ряху на женовьих домашних харчах бывший капитан.
Над этим зеркальцем всем колхозом смеются однопалатники, с лёгкого языка кольковского брата обозванные сокамерниками. Но объекту насмешек нет дела до этих идиотов безмозглых, уродов вонючих, козлов штопанных, он иногда на них орёт как белуга, иногда даже применяет более действенные методы, вот и теперь на него из-под кровоподтёка на брови косо глядит Чина, позволивший себе нечто лишнее, назвав Ганжура «стилистом».
Но, если вообще, он в последние дни малость разбушевался, что и говорить. Из нижней курилки Паашку на поллестницы запнул, очкарик не вовремя решил спуститься покурить, когда Ганжур хотел побыть один, а как саники прибежали, так стряхнул их с себя как муравьёв с кроссовка. Но грусть - печаль. А чему радоваться-то? Жэены уже четвёртый день нет, и нигде не видать, жырать нечива, от рыба - панос, Валера ласты склеил. Да ещё и тетрис задалбливает, сна лишает, всё какие-то небеса и плиты, плиты и небеса.
-Ты бы граблями-бы не махал сильно, - наглообразно говорит Бэрик,- сдесь жы не деддом, да и ты не дед, ты, по ходу, андед.
Но Ганжур умышленно не обращает внимания на соседа по койке, ему вообще плевать, кто это. Урод вонючий.
И что это за жизнь, что за мир: печаль и грусть, тоска и боль, а Ганжур как последний баран поверил в справедливость и погрузился сюда из своих недосягаемых сфер.
И вот в одну из таких бесчисленных минут, когда он совсем уже деградировал от безызвестности, когда уже чувствовал в себе такие силы, что мог бы этот госпиталь вдребезги разнести, и ещё полкитайки в придачу, вместе с «Yмхирхэн Шинхара» (Гнилыми Башнями) в центре, он решает предпринимать действия. Прекрасно понимая, что просто так его отсюда никто не выпустит, он спускается в нижнюю курилку, где вскрывает дверь в инвентарную коморку (замок навесили после Валериной кончины), и там, с ноги отломив от лопаты длинный черенок (дворник Вася: 2,18!) и обстругав с конца бахрому канцножом (спёр у Юры), насаживает на него крашенное пожарное кайло, предварительно слямженное на четвёртом этаже и снятое с рукояти.
Потом забрасывает этот страшный клевец на плечо, и думает над тем, что надо подняться в палату №15, проститься с сокамерниками, всё-таки привязался, бейбас.
В железном листе двери со скрипом медленно набухает пузырь, потом рвётся, из дыры появляется красная мотыга, это Ганжур так проверяет черенок, тот гнётся как ивовая ветвь, но не ломается.
Вот он откидывает щеколду и удовлетворённо отворачивает искалеченную дверь, ему сейчас видны даже разорванные атомные связи металла, он видит диффузию воздуха и живёт в секундах как в часах. По сути, жизнь для него, в данный момент, не более чем компьютерная игра, просто, иного качества, но тоже надо проходить, брал бы пример у своей ублюдочной ипостаси, мальчик вон уже куда поднялся.
На пороге палаты Ганжур появляется как древний монгольский воин-чжурчжэнь, или, если угодно, ашшашин. Если нравится скандинавская мифология, убай, тогда - берсерк.
Черенок от лопаты длиннее его самого; жопообразное лицо как мусорной паутиной за унитазом заросло редкими волосёнками; щёки, каждая размером с девичью булку, расставлены на максимальную ширину; на голове - чёрт-те что, вызывающее ассоциации с псориазом, кошкориазом, стригущими лишаями, мухоморами, Кастанедой, перуанскими индейцами и хрен знает, чем ещё, убай.
Армейская болонь на груди расстёгнута, тельник вздымается и опускается, «капустные» форменные штаны, засаленные внекуда, уходят в берцы кожаных ботинок, между протекторами которых забились склиритовые останки таракана Василия, бегуна-чемпиона, ни за что раздавленного ферромагнетической реальностью.
На скрип двери однопалатники поворачивают головы, и, видя такую странную картину, начинают пугаться, бледнеют и смеются. И Ганжур, не удержавшись, тоже булькает соплями в горле и с грохотом отбрасывает свою импровизированную алебарду на пол. Немного просмеявшись, он садится на свою кровать и говорит:
-Ухожу отсюдава я, со кто мной хочет?