-Знаете, мистер Шоноев, - говорит хитрый Мантень, - свидание состоится в любом случае, и не далее, чем завтра, а это - он двигает по столу какую-то коробочку, обёрнутую полиэтиленом и крест-накрест перехваченную верёвкой, - для вас.
Ганжур давно уже заметил этот ящичек и крипторентгеном просветил содержимое.
Еда. Жареные шарбины, обёрнутые промасленной бумагой, боовы, и целый полуторалитровый термос с бухлёром. Целмэшка. Она прислала. У Ганжура урчит в животе, он и забыл, когда ел в последний раз. Тут не до этого было, полдня порол анимальную требуху, наверное, за это и благодарят.
-У нас, конечно, не как в госпитале питание организовано, поэтому мы позволяем себе пропускать такие посылки, но это - Мантень посерьёзнел лицом, - строго запрещено.
Питание организовано? От ты охерел-то Блевантень, да оно у вас вообще никак не организовано, Пёс Шантрап всю жратву в столовой контролирует(овал), кто под него не прогнулся, от голода доходит, in Truym стремятся, там хоть - мёрзлый кусок хлеба и ноль-пять воды в сутки.
Ганжур алчными руками разрывает целлофан, снимает бечёвку, и, сняв крышку, выуживает на белый свет пакет с шарбинами. Мантень деликатно отворачивается к окну и посвистывает, поигрывая дубинкой за спиной. Когда поворачивается, с харчем уже покончено, прямо из термоса допивает Ганжур жирный бухлёр. Рожа лоснится, как у лося, довольный, убай, просто слов нет.
Мантень показывает ему бородой на дно ящичка, там, видимо, что-то ещё, чего не заметил с голодухи прожорливый тестируемый. По рамкам пищевого жанра должен быть десерт.
Приготовившихся представить потрясающий изыск кондитерной кулинарии, мы должны разочаровать. Человекообразная обезьяна не найдёт там не только бламанжэ с крокембушами, а даже неразгрызных грохотулек не насыпали, жадины проклятые. Всего лишь какая-то железка, не пригодная в пищу, как для аутентичных вегетарианцев не пригодна обездвиженная плоть.
Ганжур суёт руку, и, среди обрывков обёрточной бумаги находит маленькое меметезированное сердце на цепочке из блестящего металла, которое недоумевающие кардиохирурги обычно называют жопой. И возглавляет эту замечательную плеяду по-всякому Кристиан Барнард.
Ганжур расщёлкивает сердечко и видит изнутри приклеенные фотографии, на одной он - молодой ещё, в форме ВС, а на второй - Целмэшка с грустными глазами.
Ганжур не понимает, что происходит, вот только что он был такой большой, кое-как помещался в этом сортире, видел всё насквозь, и как привозят с госпиталей сомнительных граждан, как ломают их в трюмах, для чего в Тессеракте нашли уже нового пса взамен Шантрапа, а вот теперь раз, и он сдувается, будто кто иглой его проколол. Ощущение такое, что слепнет он, тюремные перегородки теряют прозрачность, тело обретает вес, как если сидишь в ванной, а затычку вытащил.
Ганжур с открытым ртом смотрит на Цэлмэшкино фото, и тут, замечтавшись, получает наискось дубинкой по своей обезьяньей роже. Качественная щека, в которую так тщательно вкладывались пластики из челюстно-лицевого, лопается, грязная кровь брызгает на рубашку, и Ганжур падает на кафельный пол вместе со стулом как увалень.
Отомстил-таки, злопамятный Говнень за кулак, пришлось пластины менять, это лишние деньги, по полису такой тебе кастет сделают, куры засмеют.
Пока соображал Ганжур что делать, подбежал ведь, поганый, по печени сапогом въехал, по почкам прошёлся, но вот тестируемый понимает, надо про Целмэшку забыть, сердечко захлопнуть, и он снова неуязвим.
Ганжур встаёт с пола, утирает с лица кровь, и, беззлобно взирая на зависшего раскрасневшегося Мантеня, жалеет его. Мог бы его сей секунд на атомы размазать, вообще бы не собрали потом, но добрый он, пожрать вон принёс, с Целмэ...
Мантень оживает, яростно блещет глазами, но берёт себя в руки и садится за стол, протягивая Ганжуру аптечку, вынутую из ящика стола. Там - бинт, вата, зелёнка. Ганжур выливает целую колбу зелёнки на порванную щеку, заматывает челюсть бинтом, лоб, зачем-то тоже, и становится похожим на муслимского берсерка, раненного в бою, а ещё чем-то на мумию.
-м н е э т о н а д о е л о, - со злобной разрядкой произносит Мантень, - свидание состоится не завтра, а сегодня, с е й ч а с.
Он выходит в коридор, щебуршится там чем-то, а возвращается назад уже под руку с Целмэг, которая, взвыв, кидается к мужу.
Этот муж, раздавленный и несчастный, слепой и глухой, с рассечённым лицом, в нелепом длинном пальто с чужого плеча, уже не тот безумный демон с уровня Тессеракт, разорвавший об решётку своей камеры сорок тестируемых. И он тоже плачет, потрясая зелено-красной мумиозной головой.