Из-за произнесённого последнего слова Ганжуру кажется, что этот беззубый похож на антропоморфную лягушку, холодную, пучеглазую, с расцарапанным языком, из-за чего она не может нормально разговаривать, или квакать.
Маленькая бутылочка исчезает в громоздкой кисти победителя этой словесной перепалки, и опрокидывается содержимым в его разорванный, фрагментарно обметённый грязной щетиной, но, как оказывается, розовый изнутри, рот.
У этого бороды нет, зато волосы какие-то не такие, как листья у пальмы, которые Ганжур видел в оранжерее, когда был ещё щенком. Щенком? Что за чушь? А, нет, не чушь, вот кирпичная стена, падающая на морду, шмякающие удары, боль кровь, зубы, цыгане, Станислав Шешич... Никому не говори, не говори, это не чушь, это просто сон.
Но не сон - стая.
Возле мусорных баков по улице Шульца. Грязные мешки с каким-то дёрном, трава торчит во все стороны, лай, вой. Так начиналась жизнь. Он ещё не научился делить мир на плохое и хорошее, но уже знал, что всё неодинаковое. И эти тоже не одинаковые. Их можно распознавать по цветам. Чаще преобладает красное, полыхающее, огромное, с горелой чернотой внутри. По сути, это оно в такие моменты живёт, дёргая за нитки жалкую марионетку под названием человек, постепенно разрастаясь, принимает любые формы. А когда приходит время, и вытряхивается, испаряется Жёлтый Цвет, наполняющий всё живое, гарь утаскивает их на дно, где присоединяет к шестерням, вращающим три мира. Это дно именуется Нарак. Но если так, то они в Нараке с самого начала, какая разница, всё равно ведь, гарь есть, а Цвет - это просто атмическая пыль, ежедневно и ежечасно испаряющаяся во тьму, до полного нуля.
Иногда бывают минуты покоя, ни холод, ни голод не отвлекают. Тогда надо просто прикрыть глаза и смотреть на Цвет, как бесформенные жидкие круги переливающийся в кромешном Нигде. Тогда подбирается новая рупа, вырастает Нёнг-Будущее, строятся ступени надсуществования.
А вообще, мир неприятен. Фигуры из ошмётков пламени и гари дёргают за нити, пустые внутри, и живые и скользкие... Насколько хватает памяти, - всё время хотелось схватить их, сжать, крушить лезвиями когтей, смотря как ведомые сохнут, истончаются и проваливаются в ямы. Всё равно. Две дороги. В Нарак или вверх, а сверху всё равно в Нарак. Колесо.
Что произошло с забором, только что был разверчен в длину, а теперь собрался и согнулся, навис с потолка мутно-пупырчатой серостью, прорежённой длинными лампами.
В углу тепло, мягкие тряпки, покой, но вот идут двое, одевшись в белое... Уухай! Не проведёшь! Белая одежда - чёрная душа!
Тянущаяся резиновая рука со стеклянным цилиндром, зажатым в пальцах, бросок, стекло на полу, белый визжит, и трясёт кистью, как если бы она у него горела, и он желал её погасить.
На Ганжура бросаются двое санитаров, удивляющихся, откуда столько энергии в этом инвалиде, их поражает острота зубов, неестественная уклончивость его тела, все члены как будто живут своей жизнью, но им удаётся совместными усилиями прижать пациента к кровати и залить ему в вену 6000 единиц Люминала, растворённых в озонированном физрастворе.
Корпус Б военного госпиталя выскальзывает из темноты подобно рыжему чешуйчатому ящеру, громоздящемуся посреди облезлого перелеска в посёлке Новая Комушка. За полуслепыми от инея окнами живут, воют, просыпаются и вновь проваливаются в небытие обмылки от людей, собранные наподобие хвороста на исходе секунды «С» за пределами бетонного кольца. Военные, гражданские, судьбой уравнённые в правах до слепых новорождённых щенков, которых несут в пакете на реку, где выберут пару штук с красивыми мордочками и пятнышками на лапках. Среди них там где-то и сучёнок Ганжур Шоноев, судя по харе, точно не избежавший лопаты.
Бывший капитан войск связи сейчас спит и видит странные сны, в которых нет ни лиц, ни времён, ни действий, сплошные инсталляции. В это время его карточку рассматривает длинноволосый мужественный человек, с хмурыми бровями, со сползшими на кончик носа очками без оправы.
-Юрий Лудупович, Шоноев почти поправился, девяносто один процент покрытия, из них - двадцать три замещено, пора передавать дело в ОСОЕ, - говорит мужественному врачу его ассистент, без трёх месяцев выпускник раднаевского меда, Паашка Сухой, непонятно зачем носящий огромные роговые очки. «А» в его имени дублировано, чтобы по-монгольски было. Или по-якутски. На факультете трансплантации - тьма азиатов, это они так распирожили его имя, и дали Паашке презрительную кличку «рогоносец», но он не против, он же боится их самодельных ножиков. Им-то плевать, когда погибать, а у Паашки - цель.
-Для передачи дела рано, что ещё? - говорит майор Юрий Эрдынеев, военно-полевой хирург-сборщик, герой труда и заслуженный работник медицины.