Мантень съехал по дорожке в подземную парковку, по старой привычке не выходя из салона, сменил бекешу на дублёнку, сбросил картуз, нахлобучил на бритый череп норковое кепи, и вылез из железной утробы своего электрожука. Помог выйти Цэлмэг, захлопнул дверь с её стороны, и жестом показал ей, куда надо идти. Они поднялись наверх, перебрали ногами сто пятьдесят девять ступеней крыльца и подошли к огромным входным дверям.
Достаточно большая толпа внутри, из-за поистине исполинских размеров здания, казалась небольшой кучкой людей, сбившейся от страха в стайку. Над головами, украшенными немыслимыми причёсками, то и дело взлетали крики и восклицания. Они поднимались вверх, смешивались в однородный гул, который плыл вперёд и поглощался разноцветным занавесом, разгораживающим большую сцену надвое. На самом её краю стоял длинный стол. За ним вальяжно восседали: мэр города, он же начальник бурят-монгольского префектората, бровастый и гладкоскулый Иеремей Ринчино, по левую руку от него высился нынешний шеф ОСОЕ Андрон Посельский в бороде и медалях, смешно горбился юркий и дёрганный Болот Друккаргский, начальник внутренней полиции, то и дело заискивающе шептавший что-то в ухо Марии Мясоватой, советнику мэра по делам несовершеннолетних. Из святейшества были: архигелонг Трисонг Цырен, отец бурятской гэрбулэ Кадампа, круглый и брюхатый как нэцкэ, его вечный оппонент Пилип Кико, автор уничтожающего трактата «далай-лама, волк в овечьей шкуре», и трое районных ани, наряженных в кроваво-красное орхимджо. Остальные сидящие за этим столом не заслуживают такого пристального внимания. Пожалуй, можно ещё сказать про актёра Массиммо Поттоне, дебютировавшего на этой сцене два года назад в роли Сусаноо, и известного своим скандальным поведением. О нём упомянуто не случайно, он скоро будет играть свою экстравагантную роль.
Ровно в десять часов раздался сигнал, и гул стих. Бровастый мэр Ринчино встал, вышел из-за стола, и, пошевелив бровями, заломил в нагрудный микрофон длинную и пространную рацею, щедро умасленную назиданиями и наставлениями о том, как теперь следует молодым людям вести себя в скучной утопии под названием взрослая жизнь. Пожалуй, даже можно признать, что он позволил себе пошутить, сказав, что теперь молодые люди могут пить саке, курить табак, или вредить другим образом себе и окружающим.
Мантень, щекоча бородой Цэлмэшкину щёку, прошипел ей в ухо, что Ринчино хоть и не молод, сегодня придёт домой на бровях.
Потом дли слово Трисонг Цырену. Он, улыбаясь во всё своё круглое лицо, вычурно и кривовато выразился по поводу веселья в жизни. Сказал, что для его создания можно делать многое из того, что было раньше запрещено, но в меру.
Против ожидания, продолжалась эта скукота недолго. Тряся жиром на шее, что-то полопотала о ювенальной свободе депутат Мясоватая, про детский криминал погавкал главный полиционер города Болот Друккаргский, а потом все сильные мира сего встали из-за стола и спустились со сцены. Сразу откуда-то выбежали десять штук сублов в красных ливреях и лаковых башмаках. Чуть покривлявшись на сцене, они растащили столы.
Цэлмэшка проследила за ними, а потом, когда они исчезли из виду, стала смотреть на сцену. Многоцветный и будто сшитый из лоскутов занавес медленно пополз вверх, и она увидела за ним маленькую японскую деревню в натуральную величину. Бумажные дома не имели передних стен, и были представлены как бы в разрезе, вероятно затем, чтобы зритель видел, что происходит внутри. На дальней стене сцены были прибиты какие-то зелёные облачка, судя по всему, символизирующие лес. Пространство между домами было пустым. Цэлмэг понимала, что декораторы не стали заморачиваться на правдоподобии. Если бы хотели, чтобы было похоже на деревню, надо было нарисовать тропинки, заборы, какие-нибудь скамеечки.
Зазвучала какая-то совершенно дикая музыка, будто кто-то беспорядочно и ]
игнорируя организующие музыкальные параметры, задёргал множественные струны, и стало ясно, что сейчас начнётся древнее как мир театральное действо. Снова из великой пустоты будут спускаться первобоги Идзанами и Идзанаги, и при помощи волшебного копья, инкрустированного драгоценными камнями, будут творить себе подобных, материализуя их из тонкого мира, где они, как говорится в древнем эпосе Нихонги, плавали в виде каплей жира и молились о твёрдых настоящих телах. Снова Сусаноо, проклятый своим отцом Идзанаги за ослушание, будет бесчинствовать в царстве своей сестры Аматерасу, а она, убоявшись вселившихся в него демонов, спрячется в пещеру, тем самым погрузив мир во тьму...