-Вы должны меня простить, - неожиданно громко сказал Мантень, - я обязан поприветствовать своего друга, мы вместе учились. Он указал на какого-то пузатого человека в военной форме и с бородой, только она не торчала во все стороны как у Мантеня, а была пострижена бобриком. Впрочем, пузатый уже сам увидел Мантеня, и, округлив глаза, протискивался сквозь толпу. Лицо у него было просто огромное. Выкаченные глаза, мясистый нос, и квадратный улыбающийся рот, напоминающий чем-то пасть бегемота.
-Михась! Сколько лет! - крикнул он и расставил стороны огромные руки. Друзья обнялись.
-А ты какими судьбами на этом празднике бэррели легал? - сказал Мантень, не без облегчения стряхивая со своих плеч ручищи.
-Дочь, - хмуро произнёс пузатый и показал пальцем на крашенную девицу, стоящую у самой сцены. На ней было кимоно какого-то яростно-зелёного цвета, а к волосам была прикреплена коробка, из которой торчали цветы.
-За ними глаз да глаз, - продолжил пузатый, - я гляжу, ты тоже воспроизвёлся?
-Ннет, это... - замялся Мантень.
-Не продолжай! Позвольте отрекомендоваться! - гаркнул пузатый, - Мартын Наварротило! С этими словами он протянул свою жирную ладонь. Цэлмэг поняла, что сейчас он будет целовать ей руку, исколет её бородой, и отвернулась.
-Лесная нимфа, создание природы, свободная от социальных рамок, - грустно произнёс Мантень, - ну что, давно оттуда?
Он махнул бородой куда-то в сторону сцены.
-Да с месяц перевели.
-И где сейчас?
-В центральной префектуре.
-Ого, - сказал Мантень, - а я в павловском сортире заправляю.
-Да, - открыл свой бегемотский рот Мартын, - работёнка, конечно.
Мантень в ответ вздохнул.
-Сотворение видел? - спросил Мартын, указывая на декорации, по которым бегали какие-то люди в спецовках, видимо, проверяли аппаратуру перед началом.
-Первый раз, - ответил Мантень.
-Обхохочешься, автор Оониси Сугимота, тот самый, с Москвы!
-А. - сказал Мантень, - знаю, а ты уже видел?
-Да не только видел, ещё и изучал, Катька выпускную по Сугимоте писала, намаялись! Хотите, расскажу? Но только концепт, я же не спойлерщик, чтобы такой кайф ломать.
-Ну, расскажи, - разрешил Мантень.
И Мартын начал длинный и пространный рассказ, из которого Цэлмэшка ни поняла почти ничего, а Мантень, по-видимому, понимал всё, потому что крякал, и так яростно махал головой, что его борода моталась из стороны в сторону, как пакля на ветру.
Сначала Мартын поведал про этого Сугимоту, про то, как он «докатился до такого», что «с конца двухтысячных жил в Москве, но оставался японцем по духу», дальше ушёл в глубокую историческую область и стал описывать старинный японский театр эпохи Эдо, его характерные особенности, потом затянул шарманку про древние синтоистские верования. Хорошо, что Цэлмэшка не понимала практически ничего, иначе бы умерла со скуки.
На сцене в это время происходило нечто интересное. Цэлмэг увидела, как словно из ниоткуда появились женщины в масках и громоздких одеяниях, и под тихую скрипучую музыку прошли по тропинке. Одна среди них выделялась высотой роста. Это и была Аматерасу, ведущая женщин в ткацкий покой. Женщины вошли в дом с отсутствующей передней стеной. Аматерасу поклонилась и ушла. Медленно кланяясь друг другу, женщины расселись, достали какие-то продолговатые предметы со свисающими с них нитями, и принялись махать ими в воздухе. Так продолжалось довольно долго, и уже стало скучно, как вдруг откуда-то сверху спрыгнул молодой человек в спортивном костюме и начал крушить всё вокруг скамеечками, привязанными к ногам! Он рвал бумажные стены домов, ломал о колено столбики, к которым они были приклеены, а потом начал лягать женщин, и бедные дамы падали на пол как снопы.
Мартын тем временем продолжал свой рассказ. Его грубый просторечный стиль и несколько деревенская манера выражаться, хоть, и скрашивает сухой научный язык тех трактатов, которые он перелопатил со своей дочерью, вряд ли поможет понимаю, так как вопрос уходит глубоко в философию японского юмора, недоступную всякому неяпонцу.
Например, что смешного в том, что Массимо, исполняющий роль Сусаноо, толкает женщин или рвёт стены? Но половина зала падает со смеху, из чего можно сделать некий вывод.
Возвращаясь к суждениям Мартына, можно изложить концепцию происходящего на сцене в нескольких словах.
Старая японская аристократия, как рассказывает Мартын, не склонялась к юмору. Её девиз был таков: жизнь это реальность, а реальность серьёзна. Развлечения не входили в распорядок дня даймё. Сёгунская власть была деспотична и полагала юмор одним из символов народной стихии, которая требовала постоянного укрощения. Юмор, по мнению сёгуната, развращает всех, от самурая до рыбака. Например, идеалом бытовой стороны самурайского уклада жизни, была неоконфуцианская умеренность и бережливость, граничащая с аскетизмом.