И уже оставалось не больше трети очереди, и Цэлмэг перебирала в памяти принесённые продукты на предмет запретов, как её начал теснить какой-то старичок, сухой как оббитый банный веник, однако наглый и жилистый. Девушка не заметила, когда он втёрся между нею и исполином в дублёнке, но поняла его замысел, и отчаянно пыталась не сдавать своих позиций. Мешал тяжёлый баул, он был как камень, привязанный к шее, и должен непременно утянуть девушку на дно неудачи. Однако, именно в нём и был смысл всей этой борьбы.
Тут старик отгородился какой-то бабой, перемотанной платком, баба была не менее проворна, и костистым задом сдвинула Цэлмэг правее.
Вдруг Цэлмэгино лицо перекашивает гримаса боли, девушка чувствует удар в спину.
Обернуться она бы не смогла, поэтому даже не пытается, лишь заводит свободную руку за спину, чтобы, если будут снова бить, то попадали по предплечью.
-Девушка, а вы за кем? - слышит Цэлмэг пронзительный голос за спиной, - вы куда?!
-Да офонарели совсем молодёжь, никого воспитания, уважения, лезут, хоть бы хны им!
-Давай, давай, не пускай её! - кричат голоса, и народ уже толкает Цэлмэг назад, отпихивая локтями. Кто-то озлобленно ударил в голень, а какой-то мужчина, схватившись за баул, раскачал его из стороны в сторону, отчего плащёвка рюкзака пропиталась жирным бухлёром, она же не инженер, просто привязала вафельным полотенцем крышку к кастрюле.
Девушка, отчаянно защищаясь, всё же обнаруживает себя сбоку очереди. Не надо быть гением бильярда, или великим геометром, чтобы понять, что вектор движения не способствовал достижению цели. И Цэлмэг, оказываясь вторично в стороне, сквозь слёзы видит, как исполин уже задирает на стойку тяжёлые чемоданы, как тают лицами женщины-приёмщицы от его неслышимых слов, как он сгибается, над столом, должно быть, расписываясь в бланке передач.
Совсем отчаявшись сегодня передать съестное своему мужу, Цэлмэг отвлечённо вспоминает, что ей нечем будет стирать от бараньего жира дэгэл, джинсы и сумку, что хлеб в ларьке она купила, а вот порошка не было, но что можно в Гэр сходить, попросить у послушниц, они девушки хорошие, потом накатывают мысли о службе, о том, что нельзя вот так надолго уезжать от мужа, как этот, в полушубке, видимо, решив все свои вопросы, поворачивается спиной к приёмке и смотрит раскосыми глазами прямо на неё. Не такой он и молодой, как показалось в сразу.
Буряад. Нет. Какая-то северная народность. Эвенк, наверное, эжиштэ.
На лице мужчины - красный шарф, закрывающий рот и нос. Шарф очень красив, с золотым тиснением в виде традиционного орнамента, чередующегося с изображением статуй будды, палийскими письменами. Такие шарфы носят священники Кадампы, Галсан Умо, районный ани, имеет такой шарф-хадак, в Китае многие носят, но что такое, что происходит?
Высоченный северянин стоит у приёмки и его недобрые глаза светятся страшно, как во сне. Люди в очереди замирают, и, будто очарованные расступаются. Усатые бабки захлёбываются словами проклятья, мужчины придерживают свои руки, и вот уже в очереди появляется основательная пробрешина. Кто-то из толпы поддерживает Цэлмэг за баул, не смущаясь, что он мокрый и жирный, кто-то подталкивает её к коридору из человеческих тел, проделанному северянином, а девушка, не веря себе, выходит в проём и приближается к стойке. Приёмщицы сами расстёгивают сумку, чуть возмущаясь видом жирной мокрой ткани, и аккуратно, (аккуратно!) обследуют нутро металлическим жезлом радиометра.
И позже, когда Цэлмэг быстро бежит по коридору до поста входной охраны, она не может забыть взгляд гиганта, его страшные, какие-то нездешние глаза.
Скоро, скоро она увидит своего бедного мужа, остались формальности: на посту охраны посветят ей маленьким фонариком в глаза, проведут жезлом с лампочками по правой ладони, где перекатываются невидимые информационные капельки, а там - через крашенную чёрной краской кабинку аурометра, после которой душит судорожное желание жить - на четвёртый этаж на лифте, а если занят, то бегом по лестнице. Хорошо бы ещё самой сумку забрать, а то поднимают ведь на грузовых лифтах, побросав в кучу, отчего содержимое превращается в кашу.
Спустя время, Цэлмэг не могла бы точно сказать, когда она поняла, что всё коренным образом изменилось. Когда она подошла к ограждению пропускного пункта, или позже, когда в глаза вползли две любознательные искорки фотовспышки. Нет, до самого конца она хотела верить, что это ошибка, глупое недоразумение, даже когда маленький постовой прижал её ладонь к плоской крышке анулятора. Почти с детской обидой Цэлмэг смотрела на коротышку-дежурного, гордо выставляющего красный нагрудный шеврон с чёрным крестом, как будто это медаль за отвагу. Сам маленький, а хуяг вон какой большой, склирита столько, что на пятерых хватит. Похож на тщедушного жука-навозника.