Казнить антоновского брата, который лежал в январе в госпитале, Гипс вызвался сам. Для этого профессор подкрутил ему гены так, что было непонятно, мутант он или нет. Это действовало недолго, «было паллиативной мерой», как выражался сам профессор, не без сожаления отпускавший Васю на верную смерть, так как цыган должен в конце концов оказаться в терре. И вот он оказался, идёт сейчас в сторону вахты и матерится. Но тогда он был на высоте, всё сделал чисто, о чём сигнализировал из госпиталя, что гниду замокрил, повязал пеньковую селёдку, селёдка, правда лопнула, пришлось гниду головой об бетон бельмесить.
Видел, говорит там, и профессорский проект, ходит по госпиталю, пьёт как свинья, рожа что жопа, ну как на такое надеяться. За грев от души, пацаны, кормят тут в натуре стрёмно, сока, балет, уродов целая больница, из которых половина - дятлы, стучат, почём зря, Юрик в поряде, дятел Паашка с ним, ни о чём не догадывается, и так далее.
Сейчас же, Гипс, пробиваясь сквозь толпу, ругался изощрённее и мало заботился об эвфемизмах, крыл мутантов непечатно и непереводимо.
Над ареалом, заставляя холодеть кровь даже у тех мутантов, кто породнился с хладнокровными, взлетает третий сигнал:
НbbЕСх
Трезвучие выстраивается в совершенную кварто-квинтовую конструкцию, символизируя отбой и конец рабочего дня. Здесь, за защитной стеной, звук не так страшен, страшно, разве что воспоминание о нём, и это воспоминание бросает тень на лицо Фрола, когда он проходит вторую вахту, каменную надолбу, напоминающую гигантские грабли зубцами вниз, крашенные в чёрно-оранжевую полоску.
На вахте номер 25/58 Фрол, Вася и третий его спутник с завязанным лицом, подставляют глаза для ауроснимка, тощие зады для пинков коваными сапогами, это, своего рода, ритуал кастовой системы, наподобие обнажения головы крестьянами при виде барина. Для Фрола этот пинок гораздо болезненней, чем для его спутников, и дело не в физической составляющей, герой Дальневосточной Войны, кавалер ордена мужества, он в былые годы на таких свиней даже патроны не тратил. Но ничего, скоро они за всё поплатятся, пусть изгаляются, могло быть и хуже. Фрол мимолётно вспомнил о том, как пришёл сдаваться. Через три дня надо было запускать бомбы, ночью, пока мутанты спали, чтобы никто не пострадал. Тогда избили так, что месяц не мог оклематься, сломали руку, молотком выбили зубы, боялся, что не поднимется, не сможет активировать заряды. Но судьба распорядилась иначе.
Выйдя из здания вахты, Фрол, и его двое спутников направляются к большой палатке из грязного брезента, откуда навстречу выскакивает человек с чёрными всклокоченными волосами. Это Ургенч Ниязов, его невозможные глаза вращаются в глазницах, рваная радужка плавает в белке как зелень в молочном супе, но он всё же как-то умудряется поймать изображения, отчего бородатое лицо заливает улыбка.
Где-то вдали раздаётся железный звук. Это значит ужин. Значит снова будут давать баланду из белка, поливитамина и воды, жидкое хлёбово, от которого разве что умереть сразу не получиться. Полгода будешь сохнуть, пока не превратишься в скелет. Да мутанты в терре дольше и не живут.
Среднеазиат не шевелится. Разорванная радужка только быстрее вращается в белке, будто там начинается маленький водоворот.
-Как ты меня назвал? - спрашивает он у Гипса, инстинктивно повернув к нему голову.
-Да ладно ты, в натуре, блуд, Фенолфталеинчик, не температурь, браток, всё утрамбуется, питонить, говорю, подали!
Ургенч вдруг бросается на цыгана и впивается двумя руками ему с шею. С минуту они барахтаются в грязи, но Лора и Фрол их разнимают. Фрол хватает цыгана за ворот и отрывает от земли как мальчика. Тот визжит и машет руками, разевая свой набитый фиксами рот.
-Вы с ума сошли, ребята, - кричит Лора, - в яму захотели, или в лабораторию?
Услышав страшное слово, борющиеся замирают.
Минуту спустя они, будто вовсе и не ссорились, идут в столовую, - крытую брезентом палатку с грязными скамьями и засаленными столами, за которыми никому в голову не придёт есть.
Гипс вдруг начинает шмыгать носом, и запинается, будто вмиг опьяневший алкоголик.