Просыпаясь на рассвете, поднимая тяжёлую голову от худощавой груди, ненавидя себя за слабость, из-за внутренней боли женщина опять начинает петь. Лежащие в палате и слышащие её песню пациенты, обнаруживают себя детьми, стоящими над непознанной бездной бытия, в котором главенствующее положение занимает некая субстанция под названием Правда, плешивеющая и скудеющая духом год от года, брюзгнувшая из-за каждой не достигнутой цели, гнущаяся к земле после любой попытки самообмана.
Minii huu-giin unaj osson
delhii geed
Minii eej_duundaan_eh
delhiig bagtaa-gaad
Buuvei Buuvei
eh delhii Buuvei
gej duu...
Сквозь иней за подслеповатым окном вырисовывается согнутая фигура, короткие волосы, крашенные в коричневый цвет, позавчерашняя химка, изгибчиво-лебединая шея, пунктирно пересечённая металлической цепочкой. Ганжуру почему-то со спины видно, как фигура горбится, и как её упрощают до бледноты призрака холодные утренние лучи, вяло вползающие через грязное стекло. Миг, и она совсем исчезает, потому что свет слишком ярок, слишком правдив этим утром.
И, на каждом рассвете обнаруживая себя полновластным хозяином этого недоделанного тела, до сырости оросившего потом госпитальские простыни, изгадившего казённое бельё зазевавшейся серой соплёй эякуляции, выбитой из мошонки ночной поллюцией, Ганжур никак не может восстановить в памяти светлый образ, приходящий к нему, и поэтому он безответно апеллирует к субстанции, про себя называемой им «Yндэр».
Но «Yндэр» - высший разум, молчит, поэтому Ганжуру приходится объяснять для себя это состояние рецидивами инфантильно-меланхолической лихорадки, именуемой «ностальгия». А то и уколами, от которых у него все вены сгорели, как у последнего наркомана.
-Сайн байна, хубун, как зовут?
Через две койки интересуется поджарый, в буквальном смысле, бурят, крупного телосложения, с кривой челюстью. Под мышкой, - папка, а папки Ганжур не очень любил, поэтому суховато отвечает:
-Ганжур, тебя как а?
-Валера, чуть не завалили, - радостно каламбурит поджарый, - давно тут?
-Не помню, получилось когда, на театралке был,. умыжэн эхи.
-Да ты што? А как жив остался?
-Да бассейн упал в.
-Повезло.
-Но. Ещё сказать как. Давно а здесь сам ты-то?
У собеседника вдруг съёживается лицо, чуть ли не с кулак становится, и он елозит косым, не по уровню, подбородком влево-право, потом делает трубочкой губы, и к ним подносит обломок синеватого пальца.
-Ты куришшь? - шипит он через всю эту конструкцию.
-Да забыл, вроде курил, головой ударился я.
-Зато я - рылом, и помню: если вы курите, - бросьте, если не курите, - не начинайте, это -ваша жизнь, смотрел рекламу? - со смешком прищуривается и без того щурый сосед. Пошли в курилку? Там побалакаем.
Двое поднимаются с кроватей, застеленных заморщенными простынями, открывают дверь палаты, и перед ними разворачивается длинный коридор, прямоугольный, в общем-то, но из-за законов перспективы деформированный, - стены трапециально упираются в узкую дверь курилки на противоположном конце.
Впервые Ганжур почувствовал неприятные процессы в этом кургузом и чужеродном туловище с топорщащимися конечностями, на которых, оказывается, можно передвигаться (и ещё как), когда сделал первую затяжку. Хотя он и не знал, вернее не помнил, имела ли эта затяжка претензии на пальму первенства. Он сорвался до туалета, пока сосед грохотал голосовыми связками в курилке, прерываясь только на новые никотиновые хапки да на мастерски-точные плевки в обезглавленную пятилитровую бутыль из-под пива «Mr.Pie», где проживала смрадная гарь по имени Ёжик, утыканная по вонючей спине крапчато-оранжевыми цилиндриками фильтров.
Ганжур сам не понял, как произошло то, что впоследствии станет его навязчивой галлюцинацией, между тем, тесно связанной с этим теперешним настоящим.
На мгновение перед его лицом засверкали куски утраченной праматерии из его великого прошлого, где будущий обитатель «филей», замордованный следователями на допросах до полного безразличия к своей судьбе, до жирных мешков под глазами, был админом торсионных полей, не иначе, убай, не иначе. Снова вернулась дубовая восьмибитная музыка, и замурлыкала, затрещала, почему-то не в ушах, а во лбу у пациента, да так, что это можно было сравнить с вкручиванием самореза аккурат ему в третий глаз.