Ганжур увидел, как на него откуда-то повалились не то кирпичи, не то составные блоки, даже не очень-то повалились, а так себе, поплыли. Галлюцинирующий человек было впал в ступор, не найдя в доступной памяти перечня необходимых инструкций по данной ситуации, как изнутри к нему на помощь пришёл босоногий десятилетний мальчишка по имени Ганжик, задавленный куда-то глубоко детдомовской действительностью и поэтому не видевший в своей жизни ничего хорошего. Он один знал, что с этим делать, - начал хватать тетракубы и бешено сощёлкивать их в монолит под бронелобую мелодию «коробейников», нагло спатриотизженную черносолнечниками, и обозванную Nintedotone - 2.
Он знал, что делать, потому что в нет стёр большими пальцами резиновые кнопки на пластмассовой панели, прячась под дырявым одеялом от крикливой мамкиной сестры в девяносто четвёртом, когда уже лет десять минуло от того дня, на исходе которого один российский программист, мучимый бездельем, заштамповал забавную игрушку на дубовом совдеповском лэптопе.
«Тетрис, да, это же он»! - ликовал внутри кряжистого обтёкшего дядьки сопливый грязноволосый пацан.
Кубики были другие, даже объёмные и тяжёлые, а полоска, получающаяся, если плотно пригнать друг к другу кирпичи и, по правилам исчезающая, приобрела третье измерение и стала, соответственно, плитой.
Но эффект от исчезновения этих плит был просто потрясающим. Заработанные очки тут же обращались в дополнительное время, а окружающие предметы вырастали так, что сквозь них можно было ходить, что и делал ганжуровский безродный обкуцыш, непрестанно жавший на select, и в паузах прогуливающийся внутри расслоённых конструкций, презрительно заплёвывая пол подсолнечной шелухой. Гопник, убай, не иначе.
Ганжур так и не успел понять, когда весь мир налез на него, разросшись как во сне, а туалетная дверь, маячившая на том конце коридора метрах в пятидесяти, за полторы секунды, или, вернее, где-то за три убранные плиты, оказалась у него перед носом, да ещё и обратной стороной.
И, плюхаясь огрузлым задом на холодящий санфаянс, дисквалифицированный архитектор, затягивающий через щели за перекошенную туалетную дверь остатки себя, расползающиеся по коридору, злорадно думал:
«Ааа, ссуки, не всё отобрали».
Обратно он уже шёл традиционным способом, медленно упираясь хрустящими в суставах ступнями в зелёный пол, и опасаясь, что плечи не поместятся коридоре, как бывает при высокой температуре, когда тебе кажется, что ты слишком большой, пошёл попить на кухню, и сейчас разнесёшь косяки к чертям собачьим.
-Ну ты даёшь, хубун, видать, прижало? - от удивления и от смеха прыскает слезами из глаукомных глаз крепыш Валера. Частые инъекции ангиотензинамида к повышению остроты зрения не ведут.
-Ээх, успел, эт прост на обед рыба был, а я его не ем, - отодвигает щёки в разные стороны Ганжур, из-за чего показываются зубы. Он уже знает, что это называется «улыбка».
Валера в ответ натягивает спереди кожу на своём черепе, - им обоим нравится этот ритуал.
На чёрной, отполированной задами пациентов до мраморного блеска скамейке, «шмалят в четыре жала поцэки». Иваха Смернов(Смирный), вся голень - в болтах и железках аппарата Илизарова, Жора-(Жаргал) Певец, - вместо рук - культи, ждёт генанализа, потом или разрешат бесплатные бионические протезы по госпрограмме компенсационных выплат пострадавшим некомбатантам, или в «терру» бросят, в террариум, то бишь. А поскольку у него отсутствуют руки, и, соответственно, пальцы, ему как бы нехотя на проволочке подносит заплющенную в свисток папирку «KAZBEK» Дядя Колёк Свирийский, иммигрант из Украины, и ещё, его двоюродный брат сидит на корточках рядом, делая в воздухе табачные кольца.
Пятой «дудкой» загрязняет воздух Осип, земляк Дяди Колька, но похожий на него настолько, насколько могут быть похожи домашний пёс и бродячий кот, пожирающие харч с одной помойки. Осип сидит на ящике с песком, лицо его в тени, он как бы в стороне, и поэтому не в счёт, хотя этот «укроп», как его дразнит вся шестнадцатая палата, будет вставлять свои хохляцкие словечки-мовечки в пацанский базар, выпуливая их из-под длинных обвислых усов. Шапка-гандончик раскручена до самых бровей, а хотелось бы знать, может, у него и оселедец имеется. Этакий эпичный долбоёж.
Есть в курилке и совсем неизвестные типы. Накрывшись тенью, сидят в противоположном углу на топчане, застеленном рваными техперсональными плащами, списанными в утиль. Передают по кругу до черноты замасленную «пятку» и бубнят. Но настолько они тут не ввязаны, что даже и нечего о них сказать. Что-то тоже обсуждают, но, убай, это не достойно слуха, невзирая на то, что они периодически довольно громко подают голос из своего угла. С какой-нибудь палаты до десятки, а предположительно, из восьмой, пара калек, (здравствуй мама возвратился я не весь), все как один в «капустных» бушлатах, накинутых на плечи, но не кадровые, Ганжур-то это лучше других понимает. Такие военные, нигде не учтённые, представляют из себя страшный народец. Совсем нервный, лучше без них в курилку приходить.