— Бабы-то, бабы-то мои, а? — весело говорила мать, вытирая мокрые руки о передник, и, счастливая, поглядывала на дочь: — Ну, поздравь, что ли.
Вава только вздохнула. «Просим вас, товарищ Блинкова, на Совет дружины»… Нечего сказать, хороший подарочек приготовила она матери. Накрывая на стол, Вава с мрачным видом ходила от стола к шкафу и сердито ворчала:
— Ну, и что теперь, не есть и не спать по этому случаю? Так по-вашему? Сколько говорю ей: придешь после ночи, нечего за кастрюли хвататься. Без тебя обойдется.
— Да как же оно обойдется? — смеялась мать, подмигивая тете Даше.
— А так и обойдется. Я-то на что? — И она с громким лязгом швырнула на стол ножи и вилки.
Когда Вава что-нибудь делала по хозяйству, она всегда входила в такой азарт, что в доме стоял треск и грохот. Это происходило не потому, что Вава не любила заниматься хозяйством, а потому, что ей нравилось в такие минуты шуметь и ворчать. От этого она становилась в собственных глазах как будто взрослой, похожей на мать и даже чем-то ее превосходящей. Сегодня она особенно бушевала.
— Опять салфетку с комода стирала? — напустилась она на мать. — Говори — не говори, как об стену горох. Лучше сознавайся честно и благородно, все равно — все узнаю. — Подбоченившись, она стояла грозная и воинственная.
Мать нисколько не испугалась.
— Ладно, ладно, — сказала она примирительно. — И стирать больше не буду, и готовить обед не буду. До чего у нас с тобой жизнь пойдет уютная!
Только Ваву не так-то просто было унять.
— А ну, пойди сюда! — вдруг вмешалась тетя Даша.
Вава недовольно поджала губы, но подойти — подошла. Тетя Даша хлопнула ладошкой по столу:
— Долго ты еще будешь на мать кричать? Смотрю на тебя — срам один. — Она схватила Ваву за челку, пригнула к себе ее голову и не отпускала. От злости Вава покраснела, но высвободиться не могла. — Ты что же это, мать моя, белены объелась? Или, может быть, тебе двойку учитель вкатил?
— Ну и вкатил, — хриплым басом выдавила из себя Вавка, — вот. И на Совет дружины вызывают. Вот… И маму тоже.
— Ишь ведь, — тетя Даша отпустила Вавин вихор, — точно в зеркало я глядела.
Вава со злостью вытащила из портфеля записку.
Тетя Даша взяла ее, прочитала вслух.
— Стыд-то какой, — строго сказала она. — Был бы жив отец, он бы тебе показал!
У матери навернулись слезы на глаза.
Вава видела, как она опустила голову на руки, видела узелок волос на затылке, заколотый гребешком. И такая жалость поднялась в Вавином сердце, что она чуть не заревела. Она не была плаксой, а если случалось плакать, то плакала больше по стратегическим соображениям — для морального воздействия на противника. Зато когда действительно можно было заплакать, она только отворачивалась, переглотнув слезы.
— Эх, Валентина, Валентина, — сказала тетя Даша, — не ждала я от тебя такого, чтоб ты честь Блинковых не соблюла.
Ночью Вава долго ворочалась, все не могла уснуть. Она вспомнила, как мать однажды сказала тете Даше: «Что там говорить. Вавка у меня не святая». «Уж какая там святая», — согласилась тетя Даша, но тут же добавила: «А вот главное, что справедливость она понимает. Вся в батьку пошла. Блинкова… Одним словом, рабочий класс».
О лучшей похвале Ваве не мечталось. А теперь она лежала, уткнув нос в мокрую подушку, и тихо всхлипывала…
Мать и тетя Даша как ни в чем не бывало разговаривали о разных своих делах. Ваву это злило: ее на Совет дружины вызывают, а они о пустяках болтают!
Говорили о каком-то интернате, который организуется рядом с фабрикой и о том, что работницы берут над ним шефство.
— Работы будет много, хоть завались, — неторопливо говорила тетя Даша. — Мебель в комнатах красивая. Оборудование что надо. А все ж таки — дом казенный. Материнской теплой руки не хватает. Понимаешь? Придут ребята из семьи, надо, чтобы дом стал родным, чтоб жилось уютно, весело. Мы с бабами прикинули: занавески нужны? Нужны. Кроватки чистенькие, беленькие, с накидочками… Нужны?
«Накидочки! Больно нужны ваши накидочки. Человеку нужно сочувствие… внимание!»
Утром Вава не успела еще как следует проснуться, как вспомнила про Совет дружины, и настроение ее сразу же испортилось.
Матери уже не было дома. Позавтракав, Вава взяла сумку и вышла на улицу. Но в школу не пошла. Еще ничего не было решено, одно было ясно — учиться она больше не будет. Пойдет на производство и будет работать, как тетя Даша — одна на четырех станках. Ее, Вавин, портрет в золотой рамочке будет висеть на красной доске почета. Или еще лучше: она уедет на целину и будет работать на тракторе. О ней напишут во всех газетах. И мать, и тетя Даша, и Александра Александровна прочитают о знатной трактористке Валентине Блинковой… Мать заплачет от радости, а тетя Даша скажет: «Молодец наша Валентина. Вся в батьку, одним словом — рабочий класс». Девчонки в школе будут удивляться, только одна Александра Александровна нисколько не удивится. «А я всегда знала, что из Блинковой получится толк», — скажет она. В школе уже, наверно, давно прозвенел звонок, идут уроки. Девчонки думают — Вава опять опоздала. Пусть… А ей теперь до этого нет ровным счетом никакого дела.