- Должно быть, тебе было несладко. - Каттер уже достаточно наслушался об ее отце. Только не от нее. - Я вот, уже взрослым, не справился с женой-алкоголичкой. Представить себе не могу, что делал бы ребенком.
- Когда я была маленькой, это меня вообще не беспокоило. Думала, все отцы такие. Он приходил домой.., я говорила тебе, что он продавал лекарства? Он покачал головой, и она продолжила:
- В общем, он приходил домой, уже приняв несколько рюмок с каким-нибудь клиентом, и был таким очаровательным, таким веселым... Отец был самым очаровательным человеком, которого я встречала, - неважно, пьяница или трезвенник. Конечно, повзрослев, я поняла. Но когда он смотрел на меня, улыбался и называл Лютиком... Такому человеку можно было все простить. И мама прощала - снова и снова.
Так же и он прощал Маршу - снова и снова. Потом ругал себя, клял - мог бы сделать больше, чтобы помочь ей. Будь он лучшим мужем, безупречным человеком... Этот развод стал для него первым тяжелым уроком, первым доказательством, что жизнь гораздо сложнее, чем ему представлялось.
- Я уверен - Бланш делала все возможное, Адриана.
- Да, это так. - Она сорвала одуванчик, пушистый, ярко-желтый, и отложила в сторону, потом снова взяла и принялась теребить, разглядывая желтые лепестки. - Помню, они часто ходили на танцы - мама выглядела роскошно: в красивом платье, туфлях на маленьком каблучке, с пышно взбитыми волосами... А папа - в белом костюме, с черным галстуком-бабочкой. Волосы он гладко причесывал. - Она слегка улыбнулась, не поднимая глаз от одуванчика. - Они были прекрасной парой. А потом они приходили домой...
Ее беспокойные пальцы замерли.
- Папина речь уже была бессвязней, он путался в словах. А у мамы каменело лицо, губы поджимались. Ну, ты же знаешь мою маму... - Адриана невесело рассмеялась. - "Все в порядке, дорогая, твой отец просто шутит. А сейчас пойдем - поможешь мне снять платье". И мы шли с ней в ее комнату и притворялись, что все отлично.
- У нее был свой способ справляться с этим. - Никогда бы Каттер не подумал, что станет защищать Бланш.
- Да, знаю, - кивнула Адриана. - Но подростком я думала, что она глупа. Слаба и глупа, раз спускает ему это. Я забывала об одной вещи, самой важной... - Адриана встретилась с его взглядом. - Она любила его. Несмотря ни на что, она его любила. И я тоже любила его.
Слова жгли ей горло. Когда в последний раз она произносила такое вслух?
Каттер молчал, терпеливо глядя на нее.
- Просто.., я всегда чувствовала себя виноватой в том, что... - она поискала слова, - любила кого-то столь порочного. Чувствовала себя предательницей по отношению к маме. Словно это я позволяла ему снова и снова мучить нас. Но все же...
- Понимаю, - тихо проговорил Каттер. И она видела - он и правда понял.
- Наверно, есть что-то ненормальное в том, чтобы любить такого человека, да?
- Нет, если только надежду не называть ненормальным чувством. В такой ситуации только надежда и дает шанс терпеть.
- А ты надеялся?
Она угадала - он думает о своей бывшей жене.
- Некоторое время... Но мам не так повезло, как твоим родителям. У нас не было любви.
Какой же он хороший человек, Каттер... Такой сильный, такой... Она заставила себя отвести глаза - у него нет прав на такие мысли. Несколько футов Адриана проползла на коленях, подальше от соблазна, убеждая себя сосредоточиться на прополке. Но, вытягивая длинный корень, мысленно вернулась к своим родителям. Теперь она знала - мать смотрела на свой брак достаточно трезво.
В отличие от нее самой, от Адрианы. В последний год их брака она предпочла поплотнее зажмурить глаза. Каттер прав - она все еще цепляется за спасительную слепоту. А теперь вдруг устала от темноты - так устала... К черту все! Если уж Бланш смогла, то почему она не сможет? Она сильная - настоящая южная леди, как любила напоминать ей Бланш, закаленная в огне пылающих плантаций.
Впрочем, сейчас ее окружает теплый сад, полный мира и покоя, возле дома ее мечты. Стоит прекрасное утро, и рядом с ней - сильный мужчина. Можно немного расслабиться. Адриана встала на колени, глубоко вздохнула и снова подумала о Харви.
Его рубашки - белоснежные, хрустящие, с перламутровыми пуговицами, тщательно отглаженные. Она помнит, как складывала их в чемодан, упаковывала его вещи, чтобы он мог ехать к другой женщине.
Телефон, звонки поздней ночью. Она поднимает трубку дрожащей рукой и слушает ее дыхание, слушает тишину, такую насмешливую и жестокую...
Злость... Но в злости для нее нет ничего нового - она знала ее и раньше, может быть, не такую глубокую.
Сумка... Пластик с голубыми буквами. Вежливая, безликая женщина-полицейский вручила ее Адриане. Озадаченная, она открыла ее: красная туфелька, соблазнительная, утонченная... И наплывшая дурнота, когда она поняла, что в тот день в машине с Харви сидела эта женщина. Он ушел от нее, бросил Лизу, и с ним была эта сучка. Она смеялась, пока он уезжал...
Ненависть... Она ненавидела его. И радовалась, что он умер. Ненависть черна и уродлива, ее нельзя не замечать. Адриана уже не старалась подавить это чувство, позволила ему прийти и завладеть собой, пройти сквозь себя. Ждала, вдыхала и выдыхала. Равновесие возвращалось, а вместе с ним - удивление. Она взглянула в лицо самому худшему, а мир так и не перевернулся.
Адриана ощутила руку Каттера на своей руке и открыла глаза. Она и не заметила, что они закрыты.
Безучастно смотрела, как он силой разжимает ей руку, в которой намертво зажат сорняк. Костяшки стерты, руки загрубели после двух недель уборки, кончики пальцев окрасились в зеленый цвет. Губная помада, конечно, давно стерлась, а волосы растрепались...
Последнее время она так старалась хорошо выглядеть. Накупила себе полный шкаф сексуального кружевного белья - последняя безнадежная попытка привлечь внимание Харви. Даже сейчас ей почему-то казалось важным сохранять безупречный вид - постоянный макияж, и все прочее.
Пальцы Каттера обвились вокруг ее запястья, глаза их встретились. Ненависть, сжигавшая ее минуту назад, вдруг исчезла. Сердце взволнованно забилось, от груди до бедер прошла волна жара, столь мощная, что у нее перехватило дыхание. А она-то думала, что горечь, так долго копившаяся в душе, должна выжечь все чувства и желания.
А взгляд у Каттера открыт и честен - он не солжет ей. Он - единственный мужчина рядом с ней, который не солжет. И его глаза говорят, что он хочет ее.
Каттер взял Адриану за руку и придвинулся ближе, пока его бедра не прижались к ней. Его губы приблизились к ее губам с жаром, пугающим его самого. Это было не утешение, не помощь - это была жажда.
Он обнял ее за плечи и осторожно опрокинул на мягкую землю. Опустившись сверху, он прижал ее всем телом. Она немедля обвила его ногами, раскрываясь перед ним. Его губы исследовали ей лицо - подбородок, щеки, веки, гладкую кожу, согревающуюся под его поцелуями... Едва слышные постанывания Адрианы сводили его с ума. Он приподнялся и расстегнул верхнюю пуговицу ее блузки, потом вторую...
Изумрудно-зеленый атлас и белая, как сливки, кожа... Со стоном он склонил голову и коснулся ложбинки, языком проводя по коже и ткани влажные полосы. Потом двинулся к вершине холмиков грудей, скрытых атласом, и она выгнула спину, отдавая себя его ищущим губам. Волосы у нее рассыпались, словно золотое облако, глаза закрыты, темные ресницы лежат на горящих щеках, раскрытые влажные губы порозовели... Его пальцы все еще возились с последней пуговицей, он дрожал от нетерпения, от жажды ласкать ее еще полнее...
В этот момент со стороны дома послышался знакомый шум.
Руки у него замерли, хотя сумасшедшее желание еще переполняло. Долгие годы он собирался починить входную дверь, а до него это не один год собирался сделать отец. Хорошо, что так и не собрались. Он склонился и положил голову ей на грудь, закрыв глаза, стараясь овладеть собой. Дождался, пока успокоится дыхание, - вот теперь можно идти здороваться с родителями. Впервые в жизни он порадовался, что отец стал медлителен и не скоро доберется до своего кресла. Он поднял голову, и пальцы Адрианы соскользнули с его волос, которые она нежно поглаживала.