– Я проверил маршрут, Верховный Судья, – возница заглядывает в кабину, у него всклокоченные вихры и шрам на подбородке, – далеко же вы направляетесь! Нужно было взять кого-нибудь из Свиты, чтоб нескучно было в пути.
Он выразительно молчит, но Дайнорд не смотрит на него, укрывшись за потрёпанным свитком. Спутники, люди из Свиты – воплощение воли Рэйгра, в них – неспокойное, жгучее биение его сердца. Чем дальше Спутник уезжает от замка, тем дальше разносится по миру сверкающее его эхо. Но чужим это не объяснишь, они видят лишь самое простое – Свита нужна, чтобы гости города не исчезали бесследно, проглоченные хищным порывом магии, чтоб объяснять хитросплетения замковых и городских лабиринтов, выведывать тайны. Солёная, простудная горечь царапает горло, и чтобы прогнать её, я произношу:
– Никакого толку от этой Свиты в дороге нет. Только надоедают.
Возница хохочет, шрам на его подбородке становится извилистей и белее – я, презирая себя, улыбаюсь в ответ, пытаюсь разгадать, получен ли этот след в драке, ответом не глупую шутку, или здесь замешана история посерьёзней, вроде схватки с непокорной душой экипажа.
– А ты кто же такой? – спрашивает он, отсмеявшись, – Мне казалось, я видел тебя среди этих надоедливых ребят – изменил, значит, предназначение?
Да, всё-таки драка куда вероятнее – но мы ещё не знаем, как он справится с экипажем.
– Иртэс, – объясняет Дайнорд, – мой помощник и ученик. А нам пора ехать.
Возница, смешавшись от потрясения – да что там, я потрясён внезапным заступничеством Судьи – дёргает себя за высокий вышитый воротник, и, не найдя больше слов, затворяет дверь экипажа, вспрыгивает на своё место впереди. Кабина озаряется движением волн – сиреневых, синих и золотых, они шепчут, как волны канала под нами, как Душа, бормочущая во сне. Это прекрасно и жутко. Я прижимаюсь лбом к стеклу, сквозь которое мир кажется чуть темней, тяжелей, чем на открытом воздухе – хочу взглянуть ещё раз на замок, но мы уже мчимся, набирая скорость с каждым новым витком. Так быстро, что сердце захлёбывается где-то возле лопаток. Не успеваю отвернуться, когда мы проносимся мимо окон кухни, где я провёл первые восемь лет жизни – жар ошпаривает, едва успеваю отшатнуться, в следующий же миг ныряем в густые заросли заброшенного крыла. На фоне схлестнувшихся ветвей я различаю в оконном стекле бледное узкое лицо, изумлённо распахнутые тёмные глаза – моё отражение, ну и глупый же вид!
А затем яркий свет стирает всё, что можно было бы различить – мы врываемся в город, мчимся, вонзаемся чёрной иглой, я вижу лишь рябь теней и взвихрённые цветные пятна. Возле трущоб возница выкрикивает что-то Душе, мы взмываем выше, летим быстрей – тёмные от сажи дома вокруг на такой скорости как взболтанные чернила. Ещё миг – и тени охранительных башен растворяются в пёстрых полях. Мы врываемся в мир, а я разрываюсь между жаждой узнать его и желанием вернуться.
***
Ветер хлёсткий, беззаботно-яростный треплет волосы, забирается под воротник. В первый миг, выбравшись на крышу, я решил, что он толкнёт меня, сбросит в светящийся шлейф скорости экипажа – но Душа тёмной дымчатой лентой обвилась вокруг пояса, лениво, почти небрежно удерживает на месте. Её шершавые движения чуть покалывают, невесомые, потусторонние.
Я устроился на краю люка, свесив ноги вниз, стараюсь не думать о том, что случится, если Душе взбредёт в голову перекусить меня пополам. Вокруг до того прекрасно – страхи исчезают в дорожной пыли далеко позади. Мы мчимся сквозь пёстрые поля – необитаемые, бескрайние, у горизонта взмывают вверх подобно краям огромной священной чаши, украшенной чьей-то смелой размашистой кистью. Пыльца кружится цветным туманом, золотится в солнечном свете, и порой мы ныряем в одуряюще сладкие её облака. Всё, до чего могу дотянуться взглядом – переливается, пылает перед закатом, а в небе уже сгущаются волны грядущей бури. Я никогда не видел небесного шторма над таким безграничным, диким пространством, жду его с восторгом и ужасом.