Это простой вопрос, но ответ на него ничего не решает. Я люблю жизнь, я люблю видеть новое, я люблю наш город, наш замок – так сильно, что тоска становится почти обморочной, особенно среди тяжёлого молчания, обступившего меня теперь. Я хочу вернуться. Так же страстно желаю вернуться домой, как, наверное, Охотники желают всё дальше и дальше пробираться по неведомым тропам. Как не вовремя я решил задуматься об этом – теперь, когда что-то должно навсегда решиться. Я чувствую очень ясно – там, куда мы направляемся, что-то решится навсегда.
***
Воздух сумерек льдистый и синий – стынет на коже, впитывая тепло и цвет. Руки у меня уже побелели, в голове от мороза звенит, дыхание вьётся кудрявым паром, вот-вот надорвётся кашлем, будто я какой-то курильщик и утопаю в собственном дыму. Пурпурные облака тянутся сквозь горизонт, солнце тает в них –сахар в горячем вине. Брожу вокруг экипажа, помню – внутри я могу согреться, внутри могу сварить кофе, даже откопать среди поклажи шарф, пиджак потеплее – но мрачное молчание Хени заставляет меня делать каждый круг больше предыдущего. Хени смотрит в небо, выпятив шрам ему навстречу и облокотившись о длинную спицу на носу машины – её уже украсил причудливый инейный узор. Фаэтвара бесшумно кружится, удерживая корпус на весу, не отпуская его на осыпанную заледеневшей росой траву. Мне тяжело из-за ссоры, из-за того, что Дайнорд поступил так мерзко и несправедливо, но тяжелей всего, что Хени не смеет злиться на Верховного Судью и взамен злится на меня. И потому, когда я пытаюсь заговорить, эта тяжесть и холодный воздух промёрзшей ватой забивают мне рот. Я сплёвываю её и ухожу.
Всё здесь преисполнено суровым величием, надменным и древним. На три стороны света – равнина, залитая жемчужным сиянием, ветер катит по ней холодные волны, и волны разбиваются об осколки старых стен, разбросанных по долине, стекают в глубокие круглые пропасти, ставшие теперь озёрами – в неверном свете этой бездвижной ночи они то сверкают, как слёзы, то похожи на распахнутые криком рты. Где-то за спиной, за оставленным экипажем – клыки горных пиков. Небо оглушительно ясное, следы бурь прозрачны, как разорванная цветная вуаль. Меня пронизывает тоскливое одиночество, острое, как обледеневший клинок. Совсем близко холодные земли – те, где стук сердца мира почти неразличим. Про них обычно говорят проще – "там, где сердце не бьётся", и сквозь холод в висках и в ладонях скребётся тревога – что, если моё собственное сердце здесь остановится?.. Если я позову, Он ответит?.. Я изменил предназначение, ушёл из Свиты, я больше не Спутник, но я ведь не покинул Его. Хотел сделать Его мир немного лучше, справедливее.
Хотя настоящая причина, конечно, проще. Мне понравилось, что я смогу что-то значить. Не только воплощать волю замка, но и что-то решать. Я прекрасно знал – не подхожу для этого, но согласился – из тщеславия, из любопытства. И где я теперь? Так далеко от всего, что люблю, не смею оспорить несправедливость, мёрзну. Свободный выбор свободного человека. Ответит ли Он, захочет ли меня услышать?..
Но прежде, чем решиться проверить, я вижу разрушенный храм. Ещё далёкий, маленький, как камни на столе, он влечёт отсветом тепла в единственном окне. И я различаю теперь – кто-то сбил жемчуг росы со стеблей передо мной, примятая трава хранит отпечатки следов. Дайнорд наконец-то покинул экипаж? Велел мне оставаться внутри и читать эту страшную алую книгу, а сам направился сюда. Решил, что если позвать меня с собой, Хени бросит нас на поле брани, утонувшем в серебре, а если предупредить меня, то мы сбежим вместе?
Так или иначе, важность приказов больше меня не тяготит, отслаивается, как старая кожа. Я ускоряю шаг, иней похрустывает под ногами, а холод обнимает крепче.
Чем ближе я подхожу, тем сильнее бьёт в лицо ветер. Ночь возле останков храма уже не безмолвна, снова и снова взмывает надрывный свист, словно степь и небо вот-вот разорвёт клочьями магия Эйна. На вершине холма разбросаны камни – в два моих роста, тёмные, но без теней. В них ещё теплится что-то забытое, охранительные знаки, заключённые в самой сердцевине, ещё горячи, но меня они пропускают. Хорошо ли это? Может быть, я заметен и опасен не больше, чем сор, подхваченный непогодой, и потому могу бродить по любым запретным местам без опаски. Грустно об этом думать, и я сосредотачиваюсь на том, чтобы прокрасться к освещённому окну. Если это и есть цель нашей поездки, Дайнорд решил меня в неё не посвящать, но я узнаю правду. Может быть, в его делах таится гораздо большая несправедливость, чем я мог представить. Когда вернусь, смогу рассказать. Эта идея бодрит, двигаюсь быстрей и смелее. Возле охранительных обломков трава свежая, пахнет весной, прислоняться к их тёплым бокам даже приятно.