— Садись, — сказала мать и кивнула на стул посреди комнаты.
Таня села и положила руки на колени. Она молча сдвигала и раздвигала пальцы. На узеньких розовых ногтях светились крохотные белые крапинки. Говорят, они приносят людям радость и счастье. Таня ждала. Наверно, мать сейчас начнет рассказывать, как они шли домой и как Таня, не подумав, сказала ей ужасную глупость. Потом они будут вместе стыдить ее и требовать, чтобы Таня просила у матери прощения.
Но случилось совсем другое. Мать помолчала еще немножко, похрустела пальцами и ровным строгим голосом сказала:
— Татьяна, ты уже большая. Ты должна все понимать… Она запнулась на минутку и добавила: — Теперь мы будем жить с тобой в другом месте. А папа остается здесь. Мы так решили…
Таня не обронила ни слова. Только плечи ее съежились в комочек и согнулись еще больше. Она смотрела на свои пальцы, на крохотные белые крапинки, которые приносят другим людям счастье и радость. Слова матери ударили ее больнее, чем ремень, чем хворостина, которой стеганул ее на речке Вовка.
— Собирай свои учебники и игрушки. Ты меня слышишь, Татьяна?
Таня молчала. Всю жизнь отец и мать были рядом с нею. И дома, и в шумной толчее улиц, когда они выходили гулять. Левую руку Таня давала матери, а правую отцу. У нее две руки, а жить теперь она будет вроде бы с одной. Никто не сожмет ей ласково пальцы, не подымет вверх, когда встретится на дороге лужа, не скажет ей весело и задорно: «Оп!» Зачем ей теперь учебники и игрушки? Ей ничего не нужно!
Мать встала с дивана, скрипнула черными туфлями на высокой прямой шпильке и сказала отцу:
— Пойдем. Пусть Татьяна подумает и успокоится.
Они ушли на кухню. Туда, где порой они собирались все вместе, ели печенную в духовке картошку и пили сладкий, терпкий от заварки чай. В комнате стало совсем тихо. Скрипела на петлях форточка. За окном, возле самого стекла, порхал на дереве и не мог улететь жухлый сморщенный лист.
Таня опустила на пол одну ногу, затем другую. Она постояла посреди комнаты, подумала и тихо вышла в коридор. В углу, возле электрического счетчика, висела вешалка, лежали как им вздумается ботинки и тапочки. Таня сняла серую, вытертую на воротнике шубку и пушистую заячью шапку. Скрипнула и закрылась за Таней дверь. Железный номерок, который висел вверх ногами на одном гвоздике, покачался и стал на свое прежнее место.
Во дворе было пусто и неуютно. С темного вечернего неба сыпал косой липкий снег. Таня села на крыльцо и сжала колени. Теперь она не встанет больше с этого каменного ледяного крыльца. Она простудится, получит грипп или скарлатину, а потом навсегда умрет. Теперь ей ничего не страшно!
А снег знал свое дело — сыпал и сыпал с черного неба. Плечи у Тани стали пушистые и круглые. На заячьей шапке выросла еще одна шапка. Только не серая, а белая.
Таня уже давно замерзла, но все равно не вставала с узенького холодного крыльца. Она ни за что не вернется домой. Она останется тут навсегда!
Где-то очень далеко — за сто километров, а может, и дальше — скрипнули двери. В коридоре, где уже давно перегорела и превратилась в сизый пустой шарик электрическая лампочка, послышались шаги. Одни мужские, а другие женские. Шаги смолкли возле Тани. В темноте забегал и остановился возле ее ног лучик карманного фонаря.
— Таня! — сказал один голос.
— Шлата! — воскликнул другой.
От этих простых понятных слов у Тани все перевернулось в душе. Она хотела заплакать, но не смогла. Она не умела плакать. Она только опустила голову, и белая легкая шапка бесшумно свалилась и рассыпалась на ее коленях.
— Уходите все! — глухо сказала Таня. — Я с вами сама развожусь!
Маленькую девочку Таню, которую отец назвал ласковым загадочным именем Шлата, увели в дом. Скрипнули и закрылись двери. Железный номерок поболтался по привычке из стороны в сторону и стал на свое место.
Чем закончилась эта история, неизвестно. Спросить было некого. Уснула на ветке галка, свернулся в комочек возле самого стекла желтый прошлогодний лист. Только снег безропотно сыпал и сыпал на белый, примолкший до утра город.
МЕШОК С ДЕНЬГАМИ
Жили два товарища — Андрей и Коля. И вот затеяли эти два товарища строить подводную лодку. Пошли они в сарай, порылись там во всяком хламе и сразу носы повесили: ни фанеры, ни красок. Даже гвоздя путного не нашли: всё извели, когда строили подъемный кран.
— Пойдем к матери, — сказал Андрей. — Ты к своей, а я к своей, попросим немного денег. На подводную лодку дадут. Это все-таки не пустяки.