— И Светку Ложкареву тоже будешь защищать?
Вовка подумал, стрельнул глазом на приятеля и сказал:
— Если она будет не вредная, тоже будем защищать, а если будет вредная, тогда не будем. Верно?
Снова затрещал звонок, и все повалили в класс слушать про древних римлян и про то, какая была у них империя.
Историчка Ольга Александровна про римлян начала не сразу. И это вполне понятно, потому что римляне — это римляне, а русские — это русские.
Ольга Александровна сначала рассказала про войну с фашистами, про славный День Победы и, конечно, про памятник советскому солдату в Берлине. И, казалось, все видели перед собой этого солдата с маленькой немецкой девочкой на руках.
В классе было очень тихо. Только слышалось порой, как вздыхала Тоня Капустина, которая сидела за первой партой. У Тони погиб на фронте отец, и теперь она не могла спокойно слушать, когда вспоминали про войну. Ложкарева то и дело оборачивалась и поглядывала на Диму.
Дима догадывался примерно, о чем говорил ее взгляд:
«Мы к тебе вот как относимся, а ты к нам вот как… Сегодня ты хочешь меня поколотить. Но я тебя все равно не боюсь, потому что ты не мужчина и не солдат, а самая настоящая шляпа…»
Дима понимал, что Светка права, и ему было стыдно смотреть ей в глаза.
Но вот окончился урок, и все начали собирать учебники.
Вовка Сорокин не торопился. Застегивал и снова расстегивал портфель, искал что-то под партой.
Дима догадывался, что Вовка просто тянет резину и не хочет идти вместе с ним колотить Светку.
Дима не подгонял приятеля, и они вышли из класса самые последние.
У подъезда Вовка снова замялся. Повертел в руках портфель, посмотрел куда-то поверх Диминой головы и сказал:
— Давай лучше по Ленинской пойдем. Может, солдат увидим. Они там всегда ходят…
Дима понял Вовкин маневр и тут же согласился. Ему уже и самому расхотелось идти по Садовой, где жила Светка.
«Все-таки сегодня День Победы», — оправдывался он.
Приятели свернули направо и скоро вышли на самую большую и самую красивую в городе улицу — Ленина.
Из-за крыш светило из последних сил вечернее солнце. Вокруг все стало розовым — и витрины магазинов, и бегущие куда-то вдаль троллейбусы, и высокая, похожая на стакан будка милиционера.
На углу Ленинской и Пушкинской Вовка остановился и стал прислушиваться.
— Ты чего? — спросил Димка.
— Ничего, кажется, солдаты идут…
Издалека и в самом деле доносилась песня.
Сначала едва слышно, потом все громче и громче.
Солдаты ходили по Ленинской почти каждый день.
Если под мышками у них были свертки, значит, они шли в баню, если с винтовками и мишенями — на ученье.
Дима и Вовка подождали немножко и увидели солдат.
Сегодня у них не было ни свертков, ни винтовок. Они были в новеньких, с неразглаженными складками гимнастерках и в надраенных до черного сияния сапогах.
Наверно, они шли в кино, а может быть, даже в цирк, где сегодня выступали молдавские наездники Рогальские.
Справа, зорко поглядывая на солдат, шел капитан с боевыми орденами на кителе. Наверно, этот капитан не раз ходил на фашистов с автоматом в руках. Глаза у него были строгие и синие, а через всю щеку тянулся шрам.
Грох, грох, грох — стучали по мостовой тяжелые, подкованные железками солдатские сапоги.
Когда строй прошел мимо, Дима и Вовка спрыгнули на мостовую и пошли за солдатами, звонко припечатывая шаг.
Капитан с орденами на кителе сразу заметил, что строй стал немножечко больше, но он ничего не сказал им и не прогнал их.
Капитан знал, что они тоже мужчины и тоже хотят быть такими, как солдат с девочкой на руках в немецком городе Берлине. Он только поправил свою боевую фуражку и специально для Димы и Вовки суровым командирским голосом приказал:
— Левой, левой!
ЗАЯЧИЙ ХВОСТ
Я условился с полярным летчиком Тимофеем Бабичем лететь на Крайний Север, точнее, в далекую и загадочную для меня бухту Тикси.
— Полетим пятнадцатого числа, — сказал Бабич. — Можете даже и не звонить. Приходите прямо в аэропорт, с начальником я уже договорился.
С первым пилотом Бабичем я летал по холодным северным трассам не один раз. Это был веселый и добродушный человек. Будто шар в своих пушистых меховых унтах, рыжей собачьей куртке и такой же рыжей уютной шапке, вкатывался он в пилотскую — в ту самую комнатушку, где всегда собирались и болтали про всякую всячину северные летчики.
Войдет, хлопнет рукавицей по колену и скажет: