— Неудобно как-то, — отбивались они. — Ну, ты, понятно, земляк. У вас могут быть общие разговоры... А нам зачем? На виду у всех...
Пробыв в этой дикой и не понятной мне и до сих пор изоляции, Смирнов через полгода сильно заболел и угодил надолго в больницу. Месяца три, а то и больше его не было на службе. Вошёл — кожа да кости. Краше в гроб кладут. Расспрашивать боязно, но всё же узнаю.
— Операция на поджелудочной и другие болячки.
— Что же теперь?
— Пусть решают. С этим, — кивает в потолок, там через три этажа кабинет Тяжельникова, — работать не буду!
О, накатанный Яковлевым путь: вручить свою судьбу не апостолам, а Богу...
Уже, кажется, при Андропове Лукич (так мы называли Смирнова) уходит из отдела. Сначала возглавляет группу по написанию докладов. А с приходом Горбачёва и вовсе взмыл.
Взмыл вместе с Яковлевым. Чуть ли не в один год они оба из членкоров прыгнули в академики, оба возглавили институты и оба стали правой и левой руками Горбачёва...
На XXVII съезде я встретил с озабоченным госдумами челом Лукича. Он остановился всего на полминуты, чтобы сказать пустые слова:
— Ну, как ты?
И побежал, уже на ходу бросив:
— К Михаилу Сергеевичу, вот с этим, — тряхнул пухлой папкой.
Академик, консультант и помощник первого лица в стране. На лацкане прекрасно сшитого тёмного костюма — значок депутата. Энергичная фигура деятельно заряжена. Лицо посвежело, хотя ещё и проступают черты недавних потрясений. С таким же значком на лацкане прихрамывает в кулуарах съезда и Александр Николаевич.
Этот не суетится. Припадает на ногу, говорит степенно, не спеша. Внимательно слушает собеседника. Всё как положено большому руководителю. Мои друзья, выбившиеся в помощники членов Политбюро, доверительно шепчут:
— Знаешь, его кабинет рядом с кабинетом Михаила Сергеевича. Здесь, в Кремле...
— Да, как же? Он ведь директор Института...
— Вот так... — загадочно уползают глаза под лоб у моих осведомителей. — Вот так... Как был ты серым...
Да нет. Я и сам вижу, какой силой завладел этот человек. Вот уж где пригодилась его бульдожья хватка! Вцепился и не отпускает Горбачёва. А многие бывшие коллеги, с которыми я работаю в РИО на съезде, наивно говорят другое: "Его Горбачёв не отпускает от себя. Видишь, как держит." Ха!
Александр Николаевич — не чета другим партийным чинушам: всем этим Соломенцевым, Щербицким, Кунаевым, Лигачёвым и прочим, которые боятся спуститься из президиума в зал, "к народу". Яковлев — демократ. Он в круговерти делегатов в Георгиевском зале. Заглянул в буфет-столовую, где перекусывают смертные, даже выпил кофе и не дозволяет друзьям расплатиться за него. Все его знают, и он многих помнит. Находит для каждого одобряющее острое слово. Каждый стремится переброситься с ним фразой, а он радушно откликается. Ну, прямо рыба в воде, а возможно, и лев в саванне...
На третий или четвёртый день съезда поднялся даже к нам, в зал РИО. За ручку с теми, кого помнит по прошлым съездам, когда он возглавлял редакционную комиссию. И общий привет новичкам.
Заглянул уже не по службе, а так, видно, по старой памяти. Его плотно окружили бывшие выдвиженцы: Зубков, Севрук, Биккенин, Оганов... Все они здесь, на выпуске речей делегатов.
Я закончил работу над очередной речью делегата и несу её на выпуск. Проходя мимо, киваю Яковлеву, но тот делает несколько шагов из плотного круга и подаёт руку.
— Как живёшь? Писатели не обижают? Ну, смотри. Случай чего...
Разводящий фитиль — Гришкевич вводит в зал очередного делегата с листками речи в руке. Новый секретарь из Сибири. Выступал впервые на съезде. Волнуется, уже и речь вытащил из папки. Увидев Яковлева, сразу бросается, как к родному отцу...
Я отхожу. Александр Николаевич не был бы сам собою, если бы отвернулся, сделал вид, что не заметил растерянного новичка. Такой анахронизм только у старых партийных бонз...
Яковлев — демократ, у него западная простота и доступность. Имидж новой волны в ПБ. Но на её гребне, пожалуй, только Яковлев. Сам Горбачев лишь в душе поддерживает эту вольность. Он трусит, побаивается ещё всесильных стариков. Вот закончится съезд, отправятся одни на покой, другие — в ниши непартийной власти, и тогда...
А дня за три до окончания съезда в нашем зале, под самой крышей Дворца, происходит переполох. Выступал председатель Союза кинематографистов Лев Кулиджанов, имеющий много званий и наград и один приличный фильм "Когда деревья были большими". И он, с места в карьер, рванул в духе брежневских времён расхваливать Горбачёва. Да так, что все замерли. "Наш дорогой Михаил Сергеевич, ну, прямо родной отец. Он спаситель советской культуры, а уж кинематограф при нём расцвёл и штурмует небо".