Все ёжатся, жмутся. Кажется, мы уже отвыкли от этого. Некоторые редакторы прилюдно ворчат, возмущаются. Осмелели...
Оператор внутреннего телевидения (у нас не та картинка, что идёт на всю страну) выхватил кадр передачи записки Яковлевым и ведёт её до Горбачёва. Александр Николаевич сидит в президиуме на почтительном расстоянии за генсеком.
Через несколько минут, когда кинодеятель вновь, набрав в грудь воздуха, начинает славить Горбачёва, тот мягко, с неуклюжим юморком поправляет докладчика. Смех в зале. Аплодисменты, и после характерное горбачёвское "гаканье" южанина:
— Гаварите больше о деле. А Гарбачёв, он и есть Гарбачёв...
Опять смех, оживление. Дальше идут речи секретарей с мест, министров... Эти шпарят заготовленное.
В ожидании своего выступающего отхожу от телевизора и обсуждаю с ребятами из отдела "инцидент".
— Только бы не началось...
— Да, что ты? Нельзя, куда ж пятиться. Другое время...
— Всё можно, — говорит вечный инструктор Пётр Иванович Жилин. — Помните, как на первые праздники с приходом Андропова в колоннах демонстрантов не было ни одного портрета? Помните! А потом понесли, да ещё как... Не зарекайтесь...
— Тут главное — остановить, — говорит кто-то, — чтоб не началась цепная реакция. А Михаил Сергеевич как-то вяло... Надо бы рубануть!
Да, осмелели мои коллеги за те семь лет, которые я не в одной упряжке с ними. А Пётр Иванович просто молодец. На прошлом — XXVI съезде он волновался и всё спрашивал нас:
— На следующем мне будет семьдесят. За месяц или два до начала исполнится. Как думаете, разрешат мне работать с вами?
— Да, что ты, конечно...
— Восьмой мой съезд... Должны бы. Хотя после семидесяти в ЦК никого не держат...
Я рад за Петра Ивановича. Разрешили. Рад за его мудрую смелость. Бригадир обрывает нашу беседу.
— Объявили твоего Шеварднадзе. Иди!
Ребята освобождают место за столиком перед телевизором. Беру листы бумаги для пометок. Весь внимание...
Боже, что он говорит? Не верю своим ушам. Гул голосов за моей спиной: "Кошмар! Стыдоба!"
А Шеварднадзе, как закусил удила немыслимых похвал Горбачёву, так и прёт, как танк. "Счастье многонациональной страны и её великой партии в том, что к руководству наконец-то пришёл верный ленинец. Человек новой формации, мудрый реформатор..."
И всё без останову, не отрывая головы от текста и не обращая внимания на лёгкий шепоток в зале и перегляды в президиуме.
Перевёрнута страница речи, а осанна, какая, кажется, не касалась и ушей Брежнева, льётся и льётся...
"Ну, вляпался!" Та спасительная мысль, что поначалу идут восточные тостовые преувеличения, развеялась. Накат откровенного панегирика неудержим. Он обязательно вызовет ту цепную реакцию, на какую намекал Пётр Иванович Жилин. Кошмар... Как же такое возможно?
Речь закончена. Горбачёв не остановил Шеварднадзе. Оператор не показывал крупный план президиума, и я не видел, как реагировал генсек. А, может, просмотрел, ошарашенный диким напором. Настроение препаршивейшее. "Но ведь не впервой! Видали всякое..."
Дослушал и жду текст речи...
Вбегает красный, как рак, Севрук. Лысина в испарине. Узнав, что я редактор, тянет меня в сторону и запально шепчет:
— Вычёркивай всё начало. Всё, где эта патока... Понял?
— Понял. А это от А.Н.? (Так теперь цековцы уважительно зовут Александра Николаевича.)
— От него. И с Самим тоже... Тебе говорят, делай! И меньше вопросов...
И тут же исчезает. Через несколько минут входит невозмутимый Гришкевич, и его голова на высокой жирафьей шее высматривает редактора. За ним — два кавказца. Один тучный, лет сорока с гаком, другой молодой, подтянутый, лет тридцати и без...
Ага, это помощники.
Тёртый калач Севрук слинял так быстро потому, что не хотел сталкиваться с ними здесь. Усаживаю "помощников Эдуарда Амвросиевича" — они так и представились — рядом, за стол. Пододвигаю "Боржоми". Не пьют. Раскрывают папки с речью своего хозяина и ждут.
В голове танцуют фразы: "Ах, какой молодец А.Н! Ах, какой хромой дьявол, молодец! Это он удержал Горбача... Но с этими надо держать ухо востро".
Как можно мягче говорю помощникам:
— Видимо, придётся начало речи внимательно просмотреть. Внимательно... И опустить кое-что... — Беру карандаш и отчёркиваю первые два абзаца. — Вот это давайте опустим.