Бараки, дома, мастерские, стоявшие недавно на берегу реки, уже снесены. Сейчас рабочие разбирают механизмы, убирают жестяные балки, снимают опалубку, грузят последние доски и бревна на телеги, чтобы увезти их наверх, куда не дойдет вода.
На площади слышится гудение заведенных моторов, грузовики готовы тронуться. Толпятся рабочие с узелками, сумками, чемоданами. Каждый день кто-нибудь уезжает, закончив работу.
— Эх, не доведется увидеть, как его наполнят до конца…
— Представляю, какое оно будет.
— А я уж на лодке катался, знаю, какое оно. С меня хватит.
— Хотел я остаться, пока не положат последний камень, — с самого начала я здесь. Да вижу — не нужны уже рабочие. Есть, конечно, еще работа, но день ото дня все меньше ее становится.
Кое-кому не терпится поскорее попасть домой. Вот рабочий догоняет уже тронувшийся грузовик, бросает в кузов свой чемодан и протягивает руки, чтобы ему помогли взобраться.
Таня идет медленно, останавливается на площади и печально смотрит вслед уезжающим. Скоро и она уедет отсюда. Ее кран уже разобран и дожидается отправки на другой объект.
Через несколько дней ее здесь не будет, а жаль расставаться со стройкой, хочется еще что-то сделать, помочь. Вон в кучу собраны шланги, водопроводные трубы, проволока. Надо проследить, чтобы убрали все: еще пригодится на другой стройке, Таня садится на ящик и принимается сматывать проволоку. Но все валится из рук. Она как будто не рада, что строительство, которому отдано столько сил, близится к концу.
Многое, очень многое связывает ее со стройкой. Башенный кран, которым она научилась управлять, для нее живое существо: она чувствовала силу его длинной подвижной руки, поднимающей легко, как перышко, груз в десятки тонн. Он подчинялся ей, становился послушным и кротким, выполнял каждый ее приказ. И тогда она ощущала себя могучей птицей, гордо парящей в вышине. И когда плотина росла на глазах, казалось, это она, Таня, отдавала ей свою силу.
А теперь крылья ее подрезаны. Кончилась работа на башенном кране, еще работает кабель-кран, но скоро и его разберут. Все разъедутся. А она уедет совсем скоро. Как она будет жить без своего крана? Как она будет жить без Киро?
Кран, положим, найдется для нее и на другом строительстве. Но Киро остается здесь до конца, до тех пор, пока не положат последний камень на плотине, пока не разберут последнюю машину.
Таня потянула проволоку, но она не поддавалась. Девушка встала, хотела посмотреть, что случилось. Перед ней стоял Киро, держал другой конец и смеялся:
— Брось, Таня. Нашла чем заниматься. Я тебя повсюду ищу. Хотел тебе сказать, — Киро покраснел, — меня посылают в машиностроительный техникум, а потом, может, заочно буду и дальше учиться.
Таня не знает, радоваться или печалиться. Хорошо, что Киро будет учиться, он такой способный, далеко пойдет. Но, значит, им придется расстаться? А как же их мечты? Они мечтали все вместе — инженеры, техники, рабочие — поехать на другую стройку. И представляли, как хорошо пойдет у них там дело.
— Недолго осталось, — оживленно продолжал Киро, — а представляешь, мне хочется, чтобы строительство никогда не кончалось. Разлетимся в разные стороны. Тяжело расставаться, крепко мы сдружились. А тебе?
Лучше бы он не спрашивал! Девушка плотно сжала губы и молчит.
— А ты, — повторил Киро, — что ты теперь думаешь делать? Я не хочу расставаться. Хорошо бы и тебе устроиться на работу там, где я буду. Как ты считаешь? Ну да ладно, успеем об этом договориться… Пойдем на озеро? Я еще не катался на лодке.
По берегу одиноко брел Траян. Он увидел Таню и Киро, но они не заметили инженера. А может, просто избегали его: боялись, вдруг этот одинокий человек с печальным, задумчивым лицом смутит их молодой смех, омрачит ни с чем не сравнимую радость первых признаний.
Или они подумали, что их жизнерадостность будет ему неприятна? Он любил молодежь, но сейчас и ему не хотелось никого видеть.
Он никогда не спрашивал себя, чем была в его жизни Дора. Он знал, что она всегда рядом, отзывчивая, нежная, красивая. Да, очень красивая. Все острее он чувствовал свою вину перед ней, все яснее понимал, каким недостойным было это увлечение Ольгой — смешное ребячество в его годы. Он видел, что Дора подавлена, печальна, но ни разу за долгие месяцы не спросил, простила ли она его, забыла ли, успокоилась ли. Ни разу не сел с ней рядом, не рассказал, что увлечение это было мимолетным, что оно совсем не изменило его чувства к ней. Не погладил ее по волосам, как бывало, когда он говорил ей, что только она его истинная, глубокая любовь.