Последняя перед Хабаровском промежуточная посадка была под Читой. Пока техники проверяли самолет и заливали бензин, Власов вышел размяться. Адъютант, которого он, как и в прошлые разы, отправил за коньяком, рысил от здания аэровокзала с озабоченным видом.
– Коньяка нет, товарищ генерал!
– Как нет? – Власова охватил пьяный гнев. – Сейчас я им…
Коньяк у толстой буфетчицы рожаться категорически отказывался – хоть сам Буденный на нее ори. Не завезли. Берите водку.
– Ахх… Мать! – Пьяная злость куда-то ушла, сменившись пьяной же безнадежностью. – Дайте две!
Когда самолет благополучно приземлился в Хабаровске, генерал был настолько «не в себе», что адъютанту и шоферу пришлось тащить его до машины на плечах.
А вот Никита Сергеевич Хрущев был трезв, но обескуражен. Свой перевод с партийной работы на хозяйственную он справедливо расценивал как понижение. Ну еще бы – с должности Первого Секретаря ЦК ВКП(б) Украины – на должность всего лишь начальника треста у черта на куличках. Да еще какого треста – «Дальстрой»! Основная рабочая сила – колымские зэка.
За что?!
Ну понятно, почему товарищ Сталин снял с Госплана Вознесенского. Это ж надо – возражать Вождю в таком вопросе! Партия всегда права, и, если Сталин говорит, что война будет, – долг каждого коммуниста взять под козырек и выполнять распоряжения! А Вознесенский начал бубнить про уборочную, про нехватку техники, про неизбежный срыв пятилетнего плана. Ну и полетел с поста. Если его скоро арестуют как саботажника, удивляться будет нечему. Сам виноват.
Но он-то! Он-то никаких отклонений от линии Партии не допускал, с вредителями, саботажниками и врагами народа боролся беспощадно, что в Москве, что на Украине. Все возможные показатели всегда были в ажуре. Ну почти всегда. Издевательские нотки в похвалах Сталина – за это самое, за борьбу с подрывными элементами – он уловил прекрасно. Направляя проштрафившегося (устроенный ему на заседании Политбюро разнос казался ему явно не соответствующим озвученным упущениям) руководителя в Магадан, тот посоветовал ему беречь контингент. «Пусть это враги народа, но это ведь наши люди. Нам нужно, чтобы, отбыв срок, они осознали свою ошибку, а не прониклись ненавистью к Советской Власти. Нужно, чтобы после нашей смерти нас с вами запомнили не сатрапами, а строгими, но справедливыми руководителями. Мы дадим вам полномочия – подавать по тем делам, по которым вы считаете нужным, апелляции. Кого можно, по кому ошиблись – реабилитируем. Но учтите, товарищ Хрущев, за выполнение плана мы с вас будем спрашивать. Стране нужно золото, стране нужен лес. Особенно в такое тревожное время». Хрущев подозревал, что со стороны Хозяина это была какая-то непонятная ему шутка. А чувство юмора у него было… своеобразным. Но не выполнить приказание Сталина, да еще после понижения, было невозможно. Последствия были совершенно предсказуемыми – на его уровне и второй-то шанс был редкостью. А уж третий…
И что прикажете делать? Устраивать врагам народа санаторный режим? А план? Тем более что и так значительную часть контингента – бывших военных, инженеров и квалифицированных рабочих – в массовом порядке сдергивали, освобождая условно-досрочно… Оставались сплошь урки да шпана, а эти, пожалуй, наработают… У них другие навыки.
– Эй, дядя! Закурить не найдется?
Доктор не сразу понял, что обращаются к нему. Тяжелый день, умерла пациентка. Обернулся. Двое в кепочках-восьмиклинках стояли за самой спиной.
– Извините, я не…
– Котлы сымай, фраер! И лопатник гони. Не дергайся, дядя, это не больно! – Холодный блеск стали в отсвете далекого фонаря.
– Что вы… Милиц… – Вскрик перешел в стон.
– Малек, ушлепок! Ты чего накосячил! Честный гоп-стоп на мокруху перевел!
– Дык, дядька Фомич! Он же мусарню звать стал!
– И что? Кирпичом по темечку, слегонца, шоб кони не двинул, и вся делов. А ты, придурок, нас под мокрую статью подводишь. Так, сымай ходунцы, бери лопатник – и ходу! Придется на дно на пару недель залечь. Навязался на мою голову, дяр-рёвня.
Две тени скрываются в проходном дворе, а через пару минут подворотню оглашает заполошный бабский вопль: «Мили-ци-яяяя!!! Уби-илиии!!!» – и трели свистка.
* * *
Состояние танкового и тракторного парка парка РККА к июню 1941 года также можно было назвать ужасным. Более половины танков и артиллерийских тягачей нуждались в ремонте. Согласно документам, захваченным германскими войсками в Западном военном округе, среднего и капитального ремонта требовали 80 % арттягачей, а при текущем темпе ремонтных работ приведение их к исправности могло быть закончено не ранее ноября 1943 года.
– Повторите пожалуйста, товарищ военинженер первого ранга? Вы, случайно, парой лет не ошиблись?
– Никак нет, товарищ генерал-майор! При существующем темпе поставки запчастей отремонтировать все неисправные трактора мы сможем не раньше конца сорок третьего года. При этом дефицит грамотных механиков имеет второстепенное значение, хотя, конечно, тоже оказывает влияние.
– Какой, набуй, дефицит! Какие, набуй, запчасти! Вы понимаете создавшееся положение? Все, я подчеркиваю, все средства мехтяги округа должны быть в полной исправности не позднее четырнадцатого июня! Если вы не сможете этого добиться – пойдете под трибунал! А я буду таскать артиллерию на собственном горбу, чтобы меня самого не расстреляли к гребеням!
– Если трибунал сможет обеспечить нам запчасти – можете отдавать меня хоть сейчас, товарищ генерал.
– Да я… Да ты…
– … Только ни форсунок, ни поршней, ни компрессионных колец трибунал нам не обеспечит. А без этого – хоть весь округ можно отправлять лес валить. Святым духом трактора все равно не поедут. Поэтому прошу срочно подать заявку в ГАБТУ, – военинженер положил на стол пухлую картонную папку. – При условии поступления запчастей не ниже этого минимума и не позднее, чем через неделю, я гарантирую восстановление семидесяти процентов находящихся в ремонте тягачей к указанной дате и еще десяти процентов – через неделю, к двадцать первому. Правда, оставшиеся проценты придется разобрать на запчасти. И еще – мне нужны будут люди, желательно – механики-водители из строевых частей для усиления личного состава ремонтных подразделений.
– Механиков не дам, – толстый генерал-майор постепенно успокаивался, багровая окраска шеи постепенно сменялась нормальной, розовой, – и не проси. У танкистов у самих жопа в мыле – латают свои лоханки. Это точно самый что ни на есть минимум? – помахал он листами из папки.
– Самый минимум, меньше некуда.
– Тогда вот что. Увеличь все цифры в два раза и мухой ко мне. Я этих зараз знаю – больше половины ни за что не дадут, удавятся.
Военинженер, ни на секунду не изменившись в лице, расстегнул аккуратный портфель и достал еще одну папку, точно такую же, как и первая.
– Вот, товарищ генерал-майор. Тут все цифры ровно вдвое больше. Ну и еще кое-что, по мелочи.
– Хите-ер, – генерал сличил цифры в обеих папках, затем вернул первую. – Корзун!
Дверь в кабинет распахнулась, молодой очкастый воентехник, дожевывая что-то второпях, встал перед генералом, как лист перед травой.
– Значит, так, – генерал поставил на одном из листов размашистую подпись, – дуй на аэродром, самолет уже подготовили? Отлично. Вылетаешь в Москву, в Управление. Командировку оформишь. Хоть в лепешку расшибись, хоть адъютанта начупра коньяком подкупай – но вот это должно лежать на столе у Федоренко не позже завтрашнего дня. Доложишь: если запчастей здесь через три дня не будет – артиллерию, случись что, сможем катать только на руках. Когда Федоренко подпишет – проследишь, чтобы все было получено и отправлено сюда. – Хоть машинами, хоть тем же самолетом вози, но чтоб к шестому – было. Понял?
– Так точно! Разрешите идти?