На закате идти было бессмысленно – солнце в глаза. Старлей отвел гостя в столовую, поужинали. Лемехов живо интересовался московскими новостями (в основном театральными), Прунскас отвечал. На околопрофессиональные темы – отвечал, подумав. На заданный намеком вопрос о скорой войне намеком же и ответил, мол, вот через несколько дней и узнаем, чем расположил к себе пограничника окончательно. Оказаться хоть краешком причастным к операции такой важности, как ни крути, приятно.
Когда солнце скрылось за деревьями, Лемехов провел гостя на склад, за маскировочными халатами. Московский визитер потребовал пакет, сложил туда документы (в основном, туфту – благо старлей профессионально-вежливо отвернулся) и, запечатав своей личной печатью, вручил начальнику заставы с приказанием положить в сейф до их возвращения.
Третьим в группе оказался рядовой-якут. Кстати сказать, лица на заставе были в основном славянские, других было мало. Осмотрели друг друга (дотошность старшины Томилина внушала уважение), вышли в ночь.
Быстро дойти до кабинета старлею не удалось – перехватил политрук, минут пятнадцать обсуждали спущенные вчера сверху изменения в акцентах политической подготовки. Добравшись, наконец, до кабинета, он отпер сейф – положить оставленный гостем конверт с документами – и замер. Эту, вот именно эту печать он явно видел не более пары часов назад. Ну да, точно. На пакете с адресованным ему приказом. Конечно, тот сургуч уже изошел на крошево, и сравнить было нельзя – но… А ведь лейтенант ГБ запечатывал конверт с документами уже здесь, при нем! И «московская» печать на сургуче просто обязана была быть другой! Печать… Печать на приказе! Что-то там было… Подскочив к столу, он быстро открыл папку, куда два часа назад положил адресованный ему приказ о содействии. Печать была… не такой. Бледноватой и вроде бы не совсем круглой.
– Дежурный! Заставу в ружье, но тихо. Не кричать, не греметь. Построение – во дворе, быть готовым к прочесыванию местности. Ждать приказа. Двоих к воротам, в мое распоряжение, живо.
На заставе поднялась суета. Старлей выскочил во двор, закрепил фуражку подбородочным ремешком, махнул рукой двум озирающимся у ворот пограничникам: «За мной!»
Стараясь не шуметь, Лемехов бежал по знакомой тропе. Бойцы отставали – по физподготовке со старшим лейтенантом на его заставе мало кто мог сравниться. До указанной прибалту точки оставалась всего верста, как вдруг даже не слухом, а каким-то шестым, «пограничным» чувством он ошутил два слабых хлопка – слишком слабых для «ТТ» или «нагана» и уж тем более – для винтовки. Сердце пропустило такт, он наддал еще, уже понимая, что опоздал. Бойцы отстали безнадежно, но Лемехову было не до них. Неглубокая ложбинка уходила вправо, к воде. Скользя по примятой минут двадцать назад скользкой от вечерней росы траве, старлей проскользнул к дереву. Старшина Томилин сполз по скату прибрежного бугорка, его развернуло лицом вверх. Из-под белесых волос под широкую спину текла черная в неверном свете остатков зари кровь. Лучший стрелок заставы Тюленев уткнул лицо в рукав, винтовка валялась рядом. Сзади приближался топот отставших, от реки доносился мерный плеск. Внезапно на фоне светлого песка берегового откоса мелькнула тень.
– Сссука.
Старлей поднял винтовку якута. Передернул затвор. Попытался успокоиться. Встал на одно колено – «как учили». Поймал бредущую уже по пояс в воде у того берега еле заметную фигуру. Отбросил все лишнее на данный момент – собственный позор, набегающий сзади топот, вздохнул глубоко, но без напряга и в короткую, очень короткую паузу между ударами сердца – выстрелил. Потом еще. Фигура сломалась, начала оседать в воду. Оставшиеся три пули пограничник выпустил уже наугад, в реку, туда, куда опало тело.
На том берегу тоже бухнуло. Закричали: «Хальт!», лучи фонарей рванулись по дальнему урезу воды, метрах в пятистах правее… По песку им бежать минут пять. Вытащить труп на свою сторону все одно не успеть. Сзади охнул кто-то из подбежавших.
– Симаков. Заставу не выводить. Нарядам на линии – усилить бдительность. Сюда – особиста и политрука. Пусть возьмут четверых, принесут фотоаппарат с магнием и фонари. И носилки. Водителя «эмки» – разоружить и задержать. Сообщить в отряд – у нас уход, убиты двое пограничников. Нарушитель как минимум тяжело ранен. Пусть высылают следственную группу.
Мучительно хотелось застрелиться, дур-рак, идиот. Развесил уши перед московским гостем! Теперь все, теперь конец – но только в свой черед. Нужно будет рассказать все, что запомнил, малейшие нюансы. Легкого выхода он не заслужил.
* * *
Поздно мы с тобой поняли,
Что вдвоем вдвойне веселей
Даже проплывать по небу,
А не то что жить на земле.
Путевку Андрею выписали аж во Владимир, на электромеханический. Всего-то делов – отвезти коробку амперметров и забрать по накладной три десятка катушек трансформаторного провода. В принципе, провод они обычно брали в Кольчугине, и другие водилы катались туда каждый день. Но тут снабженцы закрутили какую-то хитрую схему (слово «бартер» было не в ходу), и в результате намотать на колеса предстояло километров двести пятьдесят. До того в основном гоняли до станции и назад, ну и по близлежащим колхозам. Так что поехал Андрей с удовольствием – он всегда кружению по городу предпочитал трассу.
Что приятно – за экспедитора с ним направили Наташку. С того вечера, когда Андрей нарисовал ее у себя в комнатушке, они почти не встречались, Андрею даже казалось, что она его избегает. Живущая в соседней с Наташкой выгородке Анюта из бухгалтерии «по секрету» растрезвонила всему заводу, что портрет теперь висит у Наташки на стене. Автора портрета долго искать не пришлось – Андрей как художник уже пользовался в заводских кругах широкой известностью. Естественно, не обошлось без подколок – вот Наташка, видимо, и стушевалась. Но тут же было совсем другое дело – официальная командировка.
Так что в кабину она заскочила безо всяких следов смущения, да еще и глазками стрельнула, устраиваясь поудобнее. Андрей не возражал.
Заправились, выехали за ворота и покатили с ветерком. Накануне он еще немного повозился с зажиганием, и моторчик тянул, как только что с завода. Шел Андрей честные пятьдесят – полз, по привычным ему меркам, но Наташка впечатлялась – тут скорости держали поменьше, Андрей считался записным лихачом, хотя ни одного происшествия не допустил – привык к совсем другой интенсивности движения. Дороги еще, конечно, гонкам не способствовали. Местные шоссе – или «шоссированные дороги» – обходились без асфальта. Гравием засыпали (то самое «шоссирование», ага) – и хорошо. А то ж в основном по грунтовке шли. Но, кстати, за грунтовками следили и, видимо, клали по какой-то прочно забытой к рубежу веков технологии – по крайней мере, даже в ливень можно было до соседнего колхоза добраться.
Десяток раз обгоняли подводы, раз пять – грузовики, а один раз Андрей оставил глотать пыль даже легковушку с каким-то мелким начальником. Водила попытался было отыграться, отчаянно сигналил – но, видимо, за машиной следил хуже, вот и отстал. В общем, до Владимира долетели часа за три, еще полчаса выруливали к электромеханическому. По дороге болтали о разном. Ивану Трофимовичу парторг выбил путевку в профилакторий, Семенычев зять написал со сборов письмо, что все в порядке, а Катерина с заводоуправления родила и через пару недель выйдет на работу, так что Наташке будет полегче.
Во Владимире, однако, настроение резко испортилось. Завскладом принял по счету привезенные амперметры, а вот насчет провода сделал круглые глаза – знать, мол, ничего не знаю, ведать не ведаю. Наташка пошла в атаку, бегала между заводоуправлением, складом и дирекцией. Андрей помочь ничем не мог – стоял, пинал баллоны. Уже вечером, после смены, Наташка выскочила – красивая и злая и прямо-таки приказала (вошла в роль!) подгонять машину к складу. В сумерках Андрей с меланхоличным грузчиком закинули, наконец, в полуторку катушки с проводом – их, как оказалось, еще надо было искать. В общем, выехали уже в темноте. Но и на этом злоключения не кончились. Километрах в тридцати от города, прямо за Ставровом, Андрей поймал правым передним колесом гвоздь. Машину повело, чудом в кювет не слетел. Ну и как назло – на старом грузовике запасное колесо отсутствовало как класс. Пришлось ставить домкрат, при свете ручного фонарика снимать колесо, разбортовывать покрышку. До этого Андрею довелось заниматься этой операцией всего раз в жизни, счастье то еще. Ладно, ремкомплект в ящике под кузовом у Андрея был на все случаи жизни. Наташка суетилась, но помочь особо ничем не могла, только «подай-принеси» да на руки воды полила, когда Андрей закончил. Тронулись уже за полночь. Фары светили тускло, так что плелись на двадцати. Часам к двум, проехав Дубки, Андрей понял, что скоро начнет клевать носом. Наташка уже спала, облокотившись на дверцу. Пришлось будить и требовать, чтобы развлекала разговорами. А то и навернуться недолго. Наташке план не понравился. То ли жалея Андрея, то ли резонно опасаясь за жизни их обоих – заявила, что ночью ехать они не будут. В слабом свете фар обнаружили небольшой просвет в стене леса и колею, уходящую куда-то на север. Андрей вышел из машины – грунт был нормальный. Отъехал с дороги – мало ли что. Из ящика же достал котелок с куском хлеба, салом, двумя луковицами – во Владимире между Наташкиной беготней перекусили в столовке, вот и не пригодилось. Наташка принесла хвороста, он же пока притыреннои в гараже лопаткой окопал костровище – еще только пожар не хватало устроить и сесть еще раз, за вредительство. Плеснул граммульку бензина. Недалеко нашлись две сухие лесины, одну Андрей порубал топором, тоже притыренным, на дрова, другую положил рядом с костром как скамейку. Посидели, поели. В котелке заварили чай из свежесорванных листьев дикой смородины. Было прохладно. Андрей накинул на Наташку свой пиджак, сам облачился в промасленную спецовку. Из кустов шарашили соловьи и еще какие пташки попроще. Звездное небо своей глубиной прогнало сон напрочь. Созвездия Андрей знал, Наташка, что удивительно – тоже.