… Ночью бригаду сняли с позиций, заменив свежими войсками откуда-то из глубины страны, погрузили в грузовики и повезли на восток. О переформировании речи идти не могло – потери бригада, вопреки обычному ходу дел, понесла небольшие. Гадали долго – часа четыре. Пока лес внезапно не расступился и во всю ширь не распахнулся простор наполненного ревом моторов аэродрома.
* * *
В течение 5 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах. На Истринском направлении наши войска ночной атакой выбили противника из поселка Куркино и в течение дня отразили четыре атаки немецких войск.
Давид уже давно перешел на ночной образ жизни, как и вся танковая бригада. Погрузка – ночью, движение, начиная от Воронежа – только и исключительно ночью, днем состав отстаивался на полустанках и разъездах. Ночью же разгрузка в Раменском, и марш к Подольску – тоже ночью. И шли они далеко не одни. Дороги разнесло гусеницами до состояния полного изумления. Утром загоняли танки в рощи с полностью вытоптанным гусеницами подлеском, принимались за профилактику.
– Ну что?
– Нормально, командир. Не скажу, что как новенький, но коробка и фрикционы в порядке.
Командир недоверчиво помотал головой. «Тридцатьчетверкам» он не доверял с тех пор, как в июле был вынужден собственноручно спалить новенький танк под самыми Бродами – полетела трансмиссия. А потом на своих двоих, с «ДТ» на плече прошагал сто двадцать километров на восток. Давид, сам повидавший в бытность еще водителем не одну вставшую на фронтовых дорогах «тридцатьчетверку», полностью разделял его опасения, отчего при первом удобном случае залазил «примадонне» в потроха. Это, да и схожие скитания по вражеским тылам, если и не сблизили их, то заставили проникнуться изрядным уважением друг к другу.
– Ладно. Иди, поспи. А то одни глаза остались.
– Не, командир. Если я машину не вылижу до гайки – боюсь, как бы один пепел не остался.
– Отставить, Гольдман. Это приказ. Птичка на хвосте донесла – завтра последний на пока переход. А там – ждать. Сколько, не знаю, но двое суток обещают точно. Будет время гайки повылизывать.
– Шоб я так жил, как ты говоришь, командир, – Давид провел замасленными руками по и так черному от недосыпа лицу. – Ладно. Против приказа не попрешь. Спасибо.
Давид устроился на теплых жалюзи, завернувшись в три слоя брезента. Нормально. Провалился в сон сразу.
Снилось грязное поле, дорога с глубокими кюветами. На дороге – короткий строй бойцов, без ремней, без оружия. Перед строем – немецкий офицер с неразличимым лицом. Рядом – несколько совсем уж расплывающихся в глазах фигур – тоже немцы, конечно. Офицер что-то говорит коротко, ноги несут Давида из строя. И уже на излете из задних рядов – тычок в спину, недобрый тычок – давай-давай, дескать, иди. Он и еще десяток бойцов встают спиной к кювету, немцы поднимают оружие, на кончиках стволов вспыхивает огонь…
Давида подбросило, он чуть не скатился вниз, под гусеницы. Крепкая рука схватила под локоть, втянула обратно.
– Что, приснилась гадость какая-то? – Командир сидел, прислонившись к башне, дымил самокруткой. Не дождавшись ответа, продолжил:
– А мне вот собаки снятся. Я бегу по лесу, они за мной. С ног сбивают, начинают рвать.
Он затянулся, отщелкнул бычок.
– Даже не знаю, что после войны делать. Вернусь домой – первым делом Лайку удавлю. Плакать буду, а удавлю. А потом в город подамся. Все одно в тайге без собаки не жить. А ты не переживай, Давид. У меня как началось, в июле еще – первое время каждую дневку во сне собаки рвали. Ребята, как по тылам брели, чуть не прибили. В паре сотен метров шоссе, немцы прут валом, а я ору во сне… Потом реже стало, а сейчас – совсем редко. И у тебя пройдет.
Давид молчал. Потом завернулся обратно в брезент и лег. Уснул не сразу. Спал, к счастью, без сновидений. Завывание автомобильных моторов на проходящей рядом с лесом дороге помешать сну, разумеется, не могло.
Полуторка мелко тряслась на «лежневке». Если в аду и есть дороги, то устроены они именно так. Длинные бревна кладутся одно к другому, от одной обочины до другой и скрепляются скобами. Если таковые есть. Два бревна – полметра, четыре – метр. И на каждом метре машин) четыре раза бросает вверх-вниз на деревянной «гребенке». Люди еще выдерживают, а вот подвеска – никак. Рессоры как бы не раз в неделю менять приходится. Неописуемое удовольствие. Точнее, неописуемое в рамках нормативной лексики.